— То же, что и теперь, приму-балерину. С шести лет. А что я тогда понимала? Мне если и не нравилось, Вика умела уговорить. Меня и растягивали, и подъем ломали (3) специальной штукой деревянной, это лучше, чем под диван ноги засовывать, но больнее. И бесконечный коврик (4), а потом палка, палка, палка — середина. Прыжки, пальцы, прыжки, пальцы. Ты и сам знаешь, как это, только у меня раньше было, чем у всех.
Конечно, я стала первой, гордилась. А Вика радовалась. Мне такие костюмы шили! Я была как Фея кукол, мальчикам нравилась. Только не так… Все же знали, кто я, в класс их приглашали, со мной лучших ставили. Они мечтали со мной танцевать, а Вика выбирала. Когда я Машу в «Щелкунчике» танцевала, Принца пригласили из Королевского балета, а спектакль на меня ставили. Вся школа участвовала, и все знали, что это ради меня. Мы и во дворце выступали, перед королем и королевой. И с тобой будем, куда денемся. — Она вздохнула, нахмурилась. — Вилли, это Принц Щелкунчик, он говорил, что любит, но обманывал. Дурачок, решил, что Вика позволит или смирится, когда узнает. — Катя опустила глаза, даже не сказала, а прошептала: — Он приставал… Думал, я не расскажу. А я рассказала, его выгнали из театра, теперь он меня ненавидит, наверно. А говорил, что любит. Многие говорят, но я-то знаю, что из-за денег. Не надоело еще слушать мои жалобы?
Сергей покачал головой, что говорить, он не знал. Представил себе пятилетнюю девочку, из которой методично лепили вундеркинда, девочку-подростка, девушку… У Кати было все, о чем многие только мечтают, но самого простого, человеческого не было. Виктуся поработила ее любовью, танцем, заставила проживать чужую судьбу. А он, выходит, пособник.
— Вот и тебя Виктория выбрала, может, она тебя любила, а? Когда рассказывала мне, какой ты — прямо окрылялась. А когда мы «Жизель» с ней делали, то через каждое слово «Сережа то, Сережа се, мы с Сережей вот так», фото мне ваши показывала и твои, когда ты у Манфея работал. Я про тебя много знаю. Но про Макса она не говорила.
— И до Макса всякое бывало, а до Манфея я из балета уходил. В гимнастику. Обычно наоборот ходят, взять хотя бы Мессерера, он в шестнадцать лет пришел в балет с гимнастики. Знаешь, ты не обращай внимания на дурацкие планы Макса и Вики, если бы я знал, то не согласился бы ни за что.
— Я думаю, они и сами не знали, сначала только про спектакль. А теперь и это придумали. Ты уедешь теперь?
— Нет! Виктуся не все тебе рассказала, не так все было безоблачно. Подставил я ее крепко, перед самой премьерой. Просто ушел и все.
— Почему?
— Думал, любовь…
— Ну и не надо нам ее, проживем. Вот у Альберта с Жизелью была, а что вышло? Ты куда смотришь, Сережа? На лебедей?
— Нет, они спать ушли. А хочешь, ко мне пойдем, еще записи посмотрим?
Сергей не мог признаться Кате, что не хочет оставаться в домике один. В душе он молился, чтобы она согласилась.
— Ты меня в гости зовешь?
— Ну да. И обещаю, что обхаживать не буду. — А сам обнял ее за плечи. — Хорошо, что ты мне все рассказала.
— Да.
— Идем, а то ветер задул, спину протянет. В гостевом у меня тоже камин можно разжечь, я дрова там видел.
Они поднялись и пошли в обнимку, обоим стало легче, что прислонили друг к другу свои одиночества. Про странные сны и вилис Сергей рассказывать Кате не стал.
Впереди маячил Международный конкурс, а до него еще столько надо успеть. И, конечно, «Жизель».
Так началась у Кати и Сергея их странная совместная жизнь. Мало того, что все окружающие подталкивали их к сближению, что подготовка к Конкурсу и работа над спектаклем длились двадцать четыре часа в сутки и время это они проводили вместе, преимущественно в тесном контакте, они и сами хотели близости. Больше — духовной.
В репетиционном зале, в поисках содержания и смысла образов, в оттачивании до идеального дуэтов они настолько привыкли касаться друг друга, доверять, угадывать, что это стало чем-то гораздо большим обычного влечения, какое бывает между мужчиной и женщиной. К этому их и не тянуло. Любовь Альберта и Жизели, неосуществленная, разбросанная смертью по разные стороны границы мира живых и теней и все же настоящая, реальная всего на несколько часов, от полуночи до рассвета, провозглашала свои законы близости. И они становились единственно правильными, непреложными. Доверие, желание оберегать и, более всего, стремление закрыться от недружелюбного окружающего мира. А для этих двоих мир оказался именно таким. Противопоставить ему они могли лишь одно — желание быть вместе. Не только во время репетиций или прогулок. Всегда.