Что поделать, любит она горячую воду! Да и не сокол она в Ордене, а сова, но мистрессе без разницы.
Она бросила в чулан седельную сумку, плащ и оружие, и прошла на кухню.
Рукомойник! Какое счастье! Ещё бы сапоги снять.
Вымыла руки и лицо. К Крэду придется идти пешком — лошадь осталась у кузнеца дожидаться лекаря. Правда, тут недалеко, но ноги ныли нестерпимо. И ей казалось, что если сейчас она сядет на стул, то встать уже не сможет.
На столе возвышалось блюдо жареных цыплят, и Кэтриона, мигом оторвав ногу у одного из них, заглянула в пару кастрюль на печи, взяла тарелку, ложку и, налив похлебки, села на стул, прислонившись плечом к углу печи.
Святая Миеле! Наконец-то человеческая еда! Как же она устала! Крэд, пес тебя задери, что такого важного могло случиться?!
Она ела быстро, думая о том, зачем понадобилась младшему аладиру Ордена, да так срочно, что он три дня уже её ждет.
Сзади за дверью взвизгнула Даэла и, бормоча что-то про пиво и господ, заскочила на кухню, а за ней ввалился кто-то, но Кэтриона не стала поворачиваться — лучше не привлекать внимание пьяных посетителей.
— А мне и ты подходишь, толстушка, я уже устал ждать, — пробасил мужской голос и раздался шлепок, но, судя по всему, Даэла увернулась и, поставив шумно пустые кружки, снова исчезла.
— А это что за персик? — обратился мужчина в сторону Кэтрионы. — Ну, Тайла! Мы всё ждем и ждем, а твои девахи, вместо того, чтобы работать, прячутся на кухне и объедаются!
И прежде чем Кэтриона успела повернуться, мужская рука легла ей на шею и бесцеремонно стянула с плеча рубашку. А вторая рука тяжело опустилась на стол рядом с её тарелкой так, что стоящая поодаль корзинка с хлебом подскочила. И не рука — огромная лапища с грязными ногтями и заскорузлыми толстыми пальцами в завитках чёрных волос, доходящих едва ли не до ногтей.
В другое время Кэтриона бы увернулась, ускользнула, отшутилась и растворилась в коридорах борделя. Он бы и не понял. Но сегодня она была вымотанной настолько, что щиты ослабли, и она даже не заметила этого.
Он наклонился к её плечу, пахнув тяжелым винным духом, и припал губами к шее. Из выреза рубахи вывалился серебряный брактет на толстой цепи и коснулся голого плеча Кэтрионы.
Брактет с головой волка.
Сумрачные волки — так они себя называют. А для Кэтрионы они просто псы — те, кто служит за деньги.
И этот брактет — он так давно со своим хозяином… Столько воспоминаний…
Она провалилась в них внезапно, не успев закрыться. Упала будто в колодец мутной воды, и память, которую таила в себе эта вещь, хлынула на неё и потащила за собой…
Деревня. Сжатое поле ячменя. Снопы стоят аккуратно в ожидании обмолота. И старая стена овина, за которой бродят рыжие куры, а вдоль стены выстроились люди. Мужчина, лицо разбито в кровь, сжимает в руках старую шапку, а рядом беззвучно рыдает женщина, и дети — семеро, маленькие все ещё, только одна старшая, голубоглазая, волосы светлые, заплетенные в косу. Сколько ей лет? Одиннадцать?
— Уплачу, как только…
— Хозяин ждать не будет…
— … неурожай, но в следующем году…
— Заберите кур…
— … у меня больше ничего нет…
— И девчонку! За неё дадут половину от твоего долга…
— Нет! Нет!
Удар хлыстом.
— У тебя вон их сколько, нарожаешь еще!
И снова удар. Девчонка кричит, но её бросают через седло, мать цепляется за стремена и умоляет. Женщину отталкивают, и она падает на солому.
Далеко отъезжать не стали, спешились прямо за селом и потащили девчонку в кусты…
Кэтрионе казалось, что колодец полон грязи. Полон криков и стонов тех, кого бил, убивал, пытал и насиловал тот, кто сейчас мял рукой её плечо. И она тонула в этой грязи, захлёбывалась в ней, а колодец был так глубок, почти без дна…
Она вынырнула на остатках сил, судорожно глотая воздух, закрылась поспешно, кое-как. И её затопила ярость. Ледяная, холодная, как осколок горного хрусталя, воткнувшийся прямо в сердце, и такая сильная, что у неё даже пальцы задрожали, разжав деревянную ложку. Ей хотелось, чтобы под рукой оказалась баритта, секира, ятаган бордельного пса, камень, на худой конец, которым она могла бы размозжить голову этого подонка. Но её оружие осталось в чулане под лестницей.
Хотя был ещё кинжал в сапоге. И чтобы его достать и воткнуть в эту руку, опиравшуюся на стол, ей нужно лишь мгновенье. Одно крошечное мгновенье. И её ладонь сама скользнула на колено.