— Полковник решил сказать «адье» славянской родине?
— Молчи, — грустно усмехнулся Везич, погладив Вайсфельда по старческой, собранной добрыми морщинками щеке. — Руки целовать должен, а еще гадости бормочет.
— Спасибо за ключи, полковник. Спасибо. Только не надо их мне оставлять. Так я просто несчастный еврей, а если я поселюсь в вашем доме, я стану евреем, которого надо обязательно растоптать. Лучше я не буду нервировать новую власть. Лучше я буду спать на двухэтажных нарах. Оттуда спокойнее уходить в темноту, чем из вашей квартиры, где, я надеюсь, есть и сортир и зад не обмораживается зимой, когда ветер продувает сквозь доски.
В управление Везич вошел именно так, как и хотел войти: рассеянно-небрежно, с легкой улыбкой на лице. Он шел по коридорам, опасаясь увидеть тот особый взгляд сослуживцев, которым отмечен обреченный, но по коридорам быстро пробегали офицеры, мельком кивали ему, и никто не обращал на него внимания.
Везич вошел в свой кабинет, постоял мгновение, не двигаясь, словно бы приходя в себя после изнурительной погони, и только потом обвел медленным взглядом стол, шкафы, кресла и увидел, что сейф взломан, а стальная дверь с набором секретных замков безжизненно и криво висит на одной створке, словно символизируя бессилие брони перед силой слабых человеческих рук.
И снова страх холодно сдавил сердце.
«Зачем я пришел сюда? — подумал Везич. — Они ведь могут взять меня прямо здесь и бросить в подвал. Или отвезти в Керестинец. Или передать Коваличу. Или вызвать «селячку стражу». Реши я остаться в Югославии, я должен был бы прийти сюда, явиться к генералу, доложить ему о случившемся и попросить санкцию на продолжение работы против немцев. А я бегу. Зачем я здесь?»
Он подошел к телефону и набрал номер Штирлица. По-прежнему никто не отвечал.
«Послушайте теперь мой разговор с консульством, — зло подумал Везич. — Это заставит вас поразмыслить, прежде чем решиться забрать меня».
— Простите, что, господин Штирлиц еще не вернулся?
— Кто его просит?
— Полковник Везич.
— Мы ждем его, господин полковник, — ответили на другом конце провода заискивающим голосом. — Он скоро вернется.
— Я перезвоню, — сказал Везич, — оставьте Штирлицу мой телефон; если он вернется скоро, я буду у себя в кабинете: 12-62.
(О звонке Везича было немедленно доложено генеральному консулу Фрейндту и оберштурмбанфюреру Фохту. Они переглянулись, одновременно вспомнив слова Веезенмайера: «Все наши наиболее явные контакты порвите; компрометирующие изолируйте».)
А затем Везич поступил так, как должен был и мог поступить человек отчаянной храбрости, — он пошел в картотеку «политических», в сектор, занимавшийся коммунистами, и рассеянно, закурив сигарету, попросил:
— Дайте-ка мне материал на наших «москвичей». Адреса, конспиративные квартиры, запасные явки...
— Господин полковник, — ответил старый, преисполненный к нему уважения капитан Драгович, — все эти материалы затребовал подполковник Шошич. Еще вчера утром.
...Шошич встретил Везича радостно, усадил в кресло и сразу же предложил выпить:
— Мне сегодня привезли далматинскую ракию из смоковницы, просто прелесть.
— Спасибо, с удовольствием выпью.
— Что это вас не видно в наших палестинах?
— Я был в Белграде.
— Ну и как? Помогло? — спросил Шошич. — Или, наоборот, все испортило?
— И помогло и испортило.
— Разве так бывает?
— Только так и бывает. Все двуедино в нашем мире, все двуедино.
— Еще рюмку?
— С удовольствием.
— Какие-нибудь новости из Белграда привезли?
— Привез. Только рассказывать о них погожу. Дня три-четыре.
— Ах вот как...
— Именно так. Кто у меня сейф, кстати, разворотил?
— Мы.
— Почему?
— Потому что вы исчезли, а генерал приказал всю секретную документацию сконцентрировать в одном месте. Не у вас одного взломали сейф. У майора Пришича нам пришлось провести точно такую же операцию.
— Мне нужны материалы на коминтерновцев. В картотеке сказали, что они у вас.
— Они у генерала. Я же объяснил. Они все сконцентрированы в одном месте.
Везич спросил:
— Чтобы сподручнее было передать?
— Кому? — поинтересовался Шошич.
— Представителям власти.
— Какой?
— Разве власть имеет определение? Власть — это власть, дорогой Шошич. Или нет?
— Власть — это власть, — повторил тот задумчиво и неожиданно спросил: — Вы сговорились?