— Понял, папенька! Постиг! Ты тут решил рощу фиников-скороспелок посадить!
— Ну, примерно, — не раскрыл тайны папаша. — Почти угадал…
Распираемый силой, младшенький вскочил.
— А чего мы тут ждем тогда? Чего откладываем?
Ирокезов старший вдел руки в лямки порохового двигателя и взмыл в небо.
Час спустя они приземлились на отрогах ближайшего к Баальбеку хребта и, перенастроив двигатели, начали с их помощью вырезать из коренной породы громадные блоки. По широте души Ирокезов старший задал такие размеры, что только вечеру они смогли состряпать четыре штуки.
Поздней ночью Ирокезовы перетащили их на холм и уложили так, чтоб любому стало ясно, что тут поработали Боги.
Так появилась на свет знаменитая Баальбекская платформа.
Ирокезов старший долго ворочался на своём ложе без сна.
Вернувшись из дальнего похода, он первым делом принес жертву Зевсу- Олимпийцу, справедливо полагая, что если б не Зевс, то всё могло бы быть еще хуже.
Неудачи преследовали его уже вторую неделю. Легкие на подъём и быстрые на ходу они уверенно шли следом, успевая проникать в самые неожиданные места — от солдатского нужника, до ставки Главнокомандующего, а теперь еще и это…
Холода в городе наступили внезапно. Лютый холод сковал реку и заставил жителей забиться в дома. Но хуже всего, конечно, было то, что замёрзла акватория порта. Подвоз хлеба из Африки прекратился, и призрак голода встал над городом. Даже специальные ледокольные триремы, сконструированные Архимедом из Сиракуз, не смогли пробиться к полису. Вмороженные в море, они маячили где-то на горизонте, там, где блеск льда смешивался с блеском холодного неба, ни на шаг не сдвигаясь с места.
Флаг-адмирал отряда, по льду, на собачьих упряжках, сумел все же добраться до города и теперь по утрам, вместе с Императором возжигая благовония в храме Зевса, смотрел, как сиракузцы ломами и земледельческими тяпками пытаются освободить из ледовых объятий обросшие диковинными ледяными украшениями триремы.
Противостояние с природой давалось нелегко. Обмороженных уже считали сотнями. Неслыханное дело! Даже бронзовые цепи на невольниках пришлось заменить на веревки! Правда, на общественной нравственности это никак не сказалось — бежать никто из рабов не пробовал, ибо все, даже даки и фракийцы понимали, что любого, рискнувшего убежать ждет смерть от холода и голода.
Жизнь в Помпеях замирала, и не было, казалось, силы, способной вернуть ее к жизни.
Утром домой к Ирокезовым заявился гонец, вручивший народным героям депешу. Круглая печать на витом шнуре с изображением совы, играющей в бильярд, свидетельствовала о том, что писали её в императорской канцелярии.
Хрустнула и осыпалась крошками промерзшая печать. На заиндевелой вощеной табличке Император писал, что желает видеть Ирокезова старшего. И чтоб немедленно! Запахнувшись в хитон цвета хаки, герой явился на зов.
Уже подходя к Большому залу, он почувствовал лёгкое беспокойство. Неприятности были рядом.
Император сидел, как и всегда около окна, разглядывая город. Вокруг него, не спеша, сознавая свою безнаказанность, бродили мелкие неприятности. Иногда кто-то из них останавливался и гадил прямо на мозаичный пол, а иногда, промахиваясь, на ковёр персидской работы.
Удивительного в этом ничего не было. У Императора топили, а неприятности любили тепло и роскошь.
— Твои? — не скрывая досады, спросил Император.
— Мои, — признался Ирокезов и пнул одну из тварей. Та заскулила и отбежала к дальней стене, чтоб и там нагадить в отместку за обиду. Оба они, и Император и Ирокезов старший несколько секунд наблюдали за тем, как она, меняя цвет, сливается с настенной мозаикой. Когда смотреть стал не на что, Император сказал:
— Я тебя, сам знаешь, как люблю. Но такого терпеть не намерен.
Верхняя губа Императора брезгливо вздернулась наверх. Шкодливой неприятности уже видно не было, но запах! Запах-то! Куда от запаха-то денешься?
— Мало мне разве своих неприятностей? Ты уж давай сам с ними как-нибудь разделайся.
Он сделал руками жест, словно отряхивал их от чего-то липкого.
— Видеть их больше не хочу!
Ирокезов отлично понимал раздражение императора. Хлеба, как он знал, в городе осталось на декаду, мяса на три дня, а вина — на день. (Ну, расходуется вино по такой погоде, расходуется. А чего вы хотите?) Надо было предпринять что-то действительно серьезное. Раздражение нахлынуло как волна, делая все кругом расплывчатым, таким, как если бы он действительно смотрел сквозь лед или воду. Все стало нечетким… Все кроме неприятностей.
Он резко присел, прыгнул вперед. Телохранители из-за штор бросились спасать Императора, но беспокоились они напрасно. Ирокезов, ухватив за хвосты двух самых наглых из мерзких тварей, взмахнул руками. Император присел. С гнусным мявом, над его головой пролетели две туши, и пропали за окном. Из положения «сидя» он проводил их нехорошим взглядом, а потом так же нехорошо посмотрел на Ирокезова старшего.
— Хорошо государь. Я подумаю, — молвил Ирокезов усталым героическим голосом и ушел думать.
Дома его ждал сын. Ни монархию, ни монархов Ирокезов младший не любил и поэтому встретил отца вопросом.
— Чего эта сволочь от тебя хочет?
Ирокезов старший только махнул рукой. Сын, поняв папашино настроение, посоветовал.
— Тут нынче гонец от китайского императора забегал. Сервиз принес. Так я от скуки разбил половину… Пошел бы, отвел душу…
— Фарфор? — спросил Ирокезов старший, поднимаясь. Предложение, как и гонец, пришлись как нельзя кстати.
— Угу. Только быстрее, обед стынет.
Он ушел, а сын крикнул в удаляющуюся спину.
— Ты в зеркало кидай! В зеркало! Если посуду об зеркало бить, то звону больше…
Через семь минут, Ирокезов старший с посветлевшим лицом, вернулся в столовую. А через два часа они подошли к городской котельной, расположенной под Везувием.
Дверь была не заперта, но почему-то не открывалась. Ирокезов младший сунул голову в щель и понял почему. С той стороны двери лежал пьяный котельщик Вулкан. Навалившись плечами, герои вдвинули хозяина внутрь и вошли. Щурясь после яркого света, Ирокезовы огляделись. Смотреть вообще было не на что. Гнусность запустения лезла на глаза так, словно Вулкан специально испоганил все, чтобы выжать слезы из каждого, кто переступит порог котельной. Доброго слова все это не стоило, но Ирокезов сын что-то углядел на стене, дохнул туда и протер рукавом проступившую из грязи медноблещущую бляху.
— Оборудование-то фирменное! — одобрительно сказал он. — Финикийцы делали. Селение Мухулен-заде.
— Да уж больно запущено, — дал волю скептицизму Ирокезов старший. Что говорить — оснований для скепсиса хватало — бардак, гряз и пьяный котельщик. Паутина, словно почетные анархические знамена висевшая по углам, никак не свидетельствовала о добротности всего того, до чего доставал глаз. От этого пейзажа во рту становилось кисло. Чтоб не потерять решимости папаша сказал.
— А, ладно… Чего уж там. Раз решили, так давай дело делать. Главное решиться!
Ирокезов младший, невзирая на последствия, крутанул вентиль, повышающий давление в магистралях. Гул волной прокатился по котельной. Он начинался у котлов и по трубам уходил вверх, рождая дрожь земли. Ирокезов младший, раздевшись до набедренной повязки и сложив одежду в мешок с изображением осьминога, осмотрел баки с мазутом.
Испоганить мазут Вулкан не догадался, а может быть, он и вовсе собирался продать его кому-нибудь на сторону, так что в баках все было в порядке.
— Тут мазуту, папенька, на три года запасено!!!!
Ирокезов старший ничего на это не ответил, так как сидел в топке и очищал её от нагара.
— Редкая сволочь, этот Вулкан, — сообщил он сыну, высунувшись из топки. — Это ж надо так оборудование испоганить…
— Он же подёнщик — попытался оправдать его Ирокезов младший, довольный качеством и количеством мазута. Пропитанной керосином тряпкой он оттирал форсунку от въевшейся копоти.
— Поганщик! — Сурово поправил его отец, зажигая резервный агрегат.
Через несколько часов в городе наступило потепление.
— Слава Ирокезовым! — кричал восхищенный народ. Сам император прослезился и объявил амнистию преступникам с первой степенью обморожения. В море стремительно таяли льды. Ледокольные триремы, освобожденные от льдов, распустив паруса, шли к городу. Навстречу им неслись игрушечные кораблики, что запустили в появившееся ручьи пролетарские дети.