Он худел, уменьшался в размерах и в нужный момент папаша веником загнал до неприличия уменьшившегося пришельца в бутылку. Сквозь стекло видно было, как тот моргал глазами и колесом катался по донышку.
— Вертись, юла, — неопределенно грозно пообещал папаша. Немного поразмыслив, он опустил бутыль в Малый Инквизитор. Неожиданная и непонятная злоба на пришельца заставила его сделать нечто еще более несуразное — опустить Малый Инквизитор в Большой Инквизитор.
— Ну, знаешь, что я с тобой сейчас сделаю? — подбоченясь спросил папаша.
Голос пришельца дрогнул.
— Я бы просил вас этого не делать….
— Это почему же, — Папаша задержал руку на выключателе.
— Потому что я и сам не знаю, что со мной будет. Вдруг я взорвусь, или, того хуже, вылезу из бутылки? Тогда ведь вам не поздоровится…
Глаза пришельца были честными, но с политической хитринкой.
— Ты о моем здоровье не беспокойся, — отозвался папаша, с умеренной кровожадностью поглядывая на пришельца. Вообще-то кровососущая тварь была права. Чем обернется дело, сказать не мог никто. Мог и впрямь вылезти….
— Мало нам тараканов… — пробормотал папаша. — А граф Дракула тебе не родственник?
Пришелец не ответил. Скорее всего, он даже не понял. Он прямо на глазах увеличивался в размерах — проклятье теряло силу…
Нужно было что-то решать… Быстро решать…
Под большой Инквизитор он подсунул гранату Новицкого, что в русской Императорской армии применялась для подрыва проволочных заграждений и, держась за кольцо, объявил.
— Если слезы есть — самое время заплакать… Сейчас начнем!
Пришелец собрался и начал плакать остатками слез. Чтоб все гляделось не так грустно он поджигал их спичками те вспыхивали, словно огни электросварки….
Падение метеорита — зрелище редкое и поражающее воображение.
Конечно, имеется в виду не тот случай, когда один грамм, невесть из какой дали занесенного камня, сгорает на высоте двадцати километров над землей, и уж, безусловно, не тот, когда килограмм метеоритного железа валится вам прямо на голову, а красочное зрелище превращения изрядной массы камня в пар и свет, наблюдаемое издалека и при идеальном состоянии атмосферы.
Вспышка, жар, грохот, стон Вселенной…
На этом представление не оканчивается.
На месте падение обычно возникает клуб пыли. Может быть, это даже не пыль, а дым. Облако, изнури, подсвечено вспышками всех оттенков — от темно-багрового до ярко-оранжевого. Земля дрожит, огонь бежит… Красиво!
Еще более изумительное зрелище представляет метеорит, попадающий в нефтебазу. Или склад боеприпасов, хотя, надо отметить справедливости ради, что первую скрипку в этом случае играет нефтебаза, а не посланец иных миров.
Но ни в какое сравнение со всем вышеперечисленным не идет падение крупного болида на мать сыру-землю. В этом случае все, о чем говорилось, нужно многократно увеличить в размерах, добавить дрожание земли и рев, пробивающего воздух камня.
Такие пришествия — достаточно большая редкость, хотя свидетельств очевидцев всегда более чем достаточно — выручает масштаб зрелища. Людей переживших падение такого метеорита в непосредственной от них близости значительно меньше, а уж об организаторах такого катаклизма и говорить не приходится.
Их нет.
Тем ценнее для человечества этот рассказ.
…..Говорят, что самое тяжелое испытание — испытание славой. Медные трубы пройти значительно тяжелее, чем огонь и воду. Ирокезовы это испытали на себе в полной мере. С изобретением газет, дагерротипов, а также проволочного и беспроволочного телеграфов жизнь Ирокезовых стала объектом пристального внимания читающей публики. Где бы они ни появлялись, чтобы не делали, тут же за их спинами вырастал корреспондент, вспыхивал ослепительным светом магний, и деяния Ирокезовых запечатлевалось для Истории и всеобщего обозрения.
Нельзя сказать, что и раньше Ирокезовых обходили вниманием. И до изобретенья газет и дагерротипии прогрессивная общественность следила за их жизнедеятельностью с большим вниманием, но если раньше они были мифом, страшной сказкой, то теперь газетчики причислили их к людям. Пусть очень сильным и необычайным — но людям.
Низвержение из полубогов почти к подножью эволюционной лестницы не прошло даром… Поняв какую шутку сыграли с ними журналисты (уважения окружающих заметно поубавилось) Ирокезов- старший опечалился, и в этом состоянии разгромил редакцию газеты «Дейли мэйл».
Это естественный, вообще-то поступок, вызвал вал новых сообщений и тогда, в отместку пишущей братии, Ирокезов старший распустил слух о собственной смерти.
Журналисты приуныли.
Газеты вышли с траурными заголовками. «Потеря для всего Человечества», «Невосполнимая потеря», «Что делать?», «Кто виноват?»
Близкие к Ирокезовым по духу анархисты, выпустили листовку «Мы осиротели»…
А в это время Ирокезовы в который уже раз пересекали Атлантику, направляясь в Южную Америку.
Перед полетом они долго препирались относительно цели перелета. Ирокезов старший хотел бежать от скверны цивилизации, от назойливых газетчиков. Ирокезов же младший просто хотел развлечься. Ему с трудом удалось отговорить папашу лететь на Чукотский полуостров, однако папаша никак не соглашался лететь в Северо-Американские Соединенные Штаты, как хотел этого сын. Ирокезов младший долго рассказывал папаше об идеалах добра и справедливости, которые пестовали президенты этой далекой страны, но тщетно.
После ожесточенного спора папаша все же согласился на Америку, но не на Северную, а на Южную. Сыну пришлось согласиться, потому как папаша пригрозил улететь вообще на Баффиннову землю…
Перелетев океан, Ирокезовы опустились на океанские пляжи Бразилии.
Несколько дней они отдыхали, принимая на кожу солнечные ванны, а внутрь — пальмовое вино. Отдых, однако, не затянулся. В десяти километрах от берега Ирокезов старший углядел телеграфные провода, и они полетели дальше, в глубину сельвы. На третьем часу полета, когда желудок, в который уже раз напомнил, что ему нечем заняться, Ирокезов младший углядел проплешину в зеленой шкуре тропического леса и человеческое мельтешение на ней.
— Папаша! — заорал он, привлекая внимание. — Заходи на посадку!
— Сам вижу, — ответил все понимающий отец. — Сперва посмотрим как у них там с газетами…
На этой поляне они не были первыми — там уже были когда-то люди, которые ушли неизвестно куда, оставив после себя развалины некогда огромного города. Герои снизились и, прячась за кронами деревьев, подлетели поближе. Надо отметить, что хорошо отрегулированный пороховой двигатель издает очень мало шума, а уж всю технику Ирокезов младший перед полетом перебрал своими собственными руками, так что приближались они совершенно бесшумно.
В развалинах шла своя жизнь.
Вокруг обломков пышных дворцов стояли шалаши из веток и листьев. Жители города ходили почти что нагишом, но объяснялось это не падением нравов, а пожалуй наоборот, неразвращенностью и жарким климатом.
— Дикие люди! — восторженно прошептал Ирокезов младший. — Вон та молоденькая шоколадка — совсем дикая!
Да. Это действительно были дикие люди.
Ирокезову старшему ни о чем другом и не мечталось. Он смутно представлял себе образ их жизни, однако знал твердо (в этом его еще в прошлом веке убедил сам Дидро) — там где нет ни письменности, нет ни газет, ни журналистов.
Зоркий глаз сына, дававший сто очков вперед любому Зоркому Соколу, углядел в чаще не только красивых женщин, но и парочку пьяных туземцев. Торопя события, он льстиво сказал в отцовскую спину.
— Тут не то, что газетчиками — типографской краской не пахнет!
По стволу дерева они спустились вниз. Сын первый. Уже снизу, притопывая ногами от нетерпения, он позвал отца.
— Слезай, папаша! Пойдем-ка контакты завязывать…
— Контакты, — назидательно произнес папаша, — нужно протирать спиртом! Особенно в таком в таком влажном климате.
Сын в ответ на это не сказал ничего. Да и что можно было сказать в ответ на это?
Они спрятали двигатели под кучей в дупло приметного дерева. Вместе с двигателем они спрятали и одежду — Ирокезов младший захотел на время стать таки же диким человеком.
Выйдя на поляну, они были окружены толпой дикарей. Их бесцеремонно разглядывали.