Альтернативная история всего (СИ)

— Теория вероятности за нас, — объявил он сыну вместо порки. — Вот увидишь — нас ждут приятные неожиданности.

— Никакой веры ей нет, этой теории, — проворчал сын. — Опять, как в прошлый раз, ни поесть толком, ни выпить на этой территории…

Но папаша как в воду глядел. Поднявшись на стену, они сразу же различили внизу творения инопланетного разума.

— Там, вдали, за рекой, какие-то строения… — удивленно сказал Ирокезов младший. — И среди них наверняка есть питейное заведение!

Ирокезов старший тренированным глазом тут же определил — шестое строение к востоку, во-о-о-он то, с желтой тряпкой — и есть питейное заведение.

Сомнений не оставалось ни капли. Впереди их ждала неизвестная цивилизация.

Профессор Саркипулос был посрамлен. Желая отметить победу в научном споре и установить более тесный контакт с представителями чужедальней цивилизации Ирокезовы начали поспешно спускаться вниз.

Странное существо — человек!

В погребах «Дурынды» было довольно горячительных напитков. Богатейший их ассортимент был представлен и древней, почти легендарными «Московской» и «Марсианской горькой» и новоизобретениями, вроде «Второй составляющей осцилятивного кольца Сатурна». Но страсть к знанию толкала их в неведомое.

Ирокезов старший знал, что самые прочные контакты завязываются не в академиях и научных учреждениях, а в местах морального разложения аборигенов. Там и только там можно было ощутить реальное состояние общества, оценить ксенофобию и почувствовать толерантность общественного организма…

Инстинкт не подвел героя, но удивил.

Открыв дверь, он остолбенел. Заведение было битком набито существами различного внешнего вида и конфигурации. Большая часть их была в скафандрах, и из этого Ирокезов младший заключил, что все это не местные жители, а их с папенькой коллеги — исследователи мировых пространств реактивными приборами. Над стойкой, на стене висел плакат, написанный на линкосе. «Привет участникам бессрочной конференции первооткрывателей…» Вместо последнего слова была огромная клякса. Похоже было, что написанное первоначально слово зачеркивалось и исправлялось другими. Понятно было, что там должно было быть название, но прочесть его было невозможно.

Ирокезовы переглянулись. Одно это уже говорило о многом.

Кроме транспаранта были и другие признаки неблагополучия. Космонавты хватали друг друга за грудки, сыпали взаимными оскорблениями.

Поначалу на Ирокезовых никто внимания не обратил. За эти несколько минут Ирокезов старший понял, что предметом спора как раз и является замаранное слово — название планеты, а так же выяснение кто же первый ее нашел.

Как выяснилось, случилось невероятное. Практически одновременно тридцать семь космических кораблей сели на эту планету.

— Зря я, что ли я предрекал такой конец этой истории? Нет никакой веры твоей теории! — пробормотал сын, но отец его не стал слушать.

Одни кричали, что первыми вышли на круговую орбиту и сбросили вымпел на поверхность, другие вопили, что первыми приземлились, третьи, перекрывая первых двух кричали, что раньше всех установили контакт с аборигенами. Кто-то обиженный сильнее всех кричал, что «контакт с аборигенами — ничто, а я первый с администрацией договорился…» Кто-то тряс бортовыми журналами, в которых тоже были зафиксированы приоритеты и требовал «самого тщательно расследования преступления». Ирокезовы поспели в самый напряженный момент. Бессрочная конференция грозила перейти в межпланетный конфликт.

— Я не потерплю ущемления прав своей родины! — через одного орали покорители Вселенной. Другая половина в это время набирала в грудь воздух, чтоб крикнуть то же самое.

Мешкать было нельзя.

Ирокезов старший прошел сквозь толпу, и встал под плакат. Его узнали, и шум сам собой затих…

— Чего не поделили, герои?

Взрыв возмущенных воплей был ему ответом. Ирокезов старший рассмеялся.

— Вам еще малость тут подискутировать, и начнете вы друг в друга ножи совать. Знаю я вас, горячие головы… У меня есть предложение. Первооткрывателями считать не первых, а последних. То есть меня с сыном.

Он махнул рукой в сторону двери, где стоял сын. Толпа оглядела Ирокезова младшего, дальновидно загородившего выход. Кто-то произнес.

— Дождались, идиоты… Их двое, а мы одни… Нам с ними не справиться…

— Верно, — подтвердил Ирокезов старший. — И чтоб закрыть вопрос о названии, назовем мы ее на местном наречии. Как это будет по-местному?

Из толпы грустно подсказали.

— Полиноза.

— Ну, вот и договорились. Возражений нет?

Конечно же, их не последовало…

Так, путем мудрого вмешательства Ирокезовых был предотвращен межпланетный конфликт и посрамлен профессор Саркипулос.

После столь мудрого решения Ирокезовы, в целях применения враждующих сторон, организовали благотворительный бал-маскарад, на котором Ирокезов младший зачитал фрагмент сочиненной им поэмы о благородном доне Реборде.

Сага о благородном доне Реборде.

Где Сатурн бледно-зеленый гравитацию развесил, жил в вигваме Дон Реборда.
Молодым он был и сильным.
Все окрестные соседи уважали и любили,
Ибо был он гласом Божьим — Мировым судьей в округе.
Где бы ни был Дон Реборда
В час ли лунного восхода, или в час грозы жестокой
В час, когда с колец Сатурна самородки выпадают…
Где бы ни был он — повсюду был любовью всенародной он взлелеян и окутан…
Отличаясь среди прочих, он носил двойной скафандр поперек с каймой стальною и оплечья из титана.
Воротник в смарагд оправлен.
С перепадом кси-энергий он блистал как глаз Покоса — астролетчика из Мекки.
Мог довольным быть Реборда и судьбу не проклиная жить в довольствии и счастье,
Если б не рассказы Шона, одноглазого бандита…
Из тюрьмы не вылезая, обладая красноречьем
Он сумел зажечь в Реборде тягу к дальним приключеньям и толкал его украдкой на зазорные идеи.
От его рассказов дивных, сексом сдобренных и страхом загоралась кровь Реборды, с жаром в голову бросалась, а в его сознанье буйном проносилися картины сходством даже не родные с делом судопроизводства.
Видел он в бреду планеты на поверхности которых мрака пузыри носились и друг друга пожирая беззастенчиво плодились.
Видел джунгли Бесгамона, сына славного Станида, что сияет на востоке в час восхода и заката.
Он мечтал об океанах, жарким оловом кипящих, на горячем Кре, который через семь тысячелетий проносился сквозь светило, прошивал диагонально толщу нестабильной плазмы…
Сладкой жутью дух смущая, достигал своим соблазном долгожданной этой цели сладкогласый Шон разбойник…
Он придумал ход коварный, код узнав к дверям защитным, свой свершил побег как Комис, ночью, в час седой Кошиды
Стражей избежав проворных, силовых полей завесу разметав как паутину он исчез, оставив только надпись на стене темницы.
Обращаясь к свету мира, к благородному Реборде написал седой разбойник, похититель аппаратов, электронных схем грабитель стену измарав жестоко, выжег искровым разрядом.

«Благороднейший Реборда!
Вы мудрейший из великих,
Величайший из премудрых!
Вы должны понять бродягу после всех моих рассказов.
В жизни много повидал я и рассказы эти — опыт. Опыт трудной, долгой жизни. Опыт кровью окропленный.
Нет ни слова лжи в рассказах.
Пусть тупые домоседы обвинят меня. Припомнят, как пропали блоки вкуса с кухни славного Токоса…
Их не слушайте, Реборда!
Был я вором! Был и буду!
Но порочная наклонность не заглушит любопытства.
Не могу вам дать совета. Старше вы по положенью, званьем выше, род древнее, но все ж дам совет.
Не первым это будет прегрешеньем против нравов и законов.
Отправляйтесь в путь, Реборда.
И проверьте расстояньем, трудностью и риском смелым свой характер, добродетель…
Утолите жажду жизни, что вас гложет каждодневно!»
Строки те прочтя Реборда побледнел.
Удар был точен.
Знал бандит седобородый бить в какое место нужно, чтоб удар дошел до почек, до хребта до станового и до самой главной жилы.
И с тех пор поник Реборда.
Взгляд тусклее стал, и даже несравненный блеск оплечий стал темнее света ночи.
Как же быть ему?
Не знал он.
Сердце бы спросить, не разум.
Сердце, словно птица Киви, та святая Божья птица, что лишь ходит, не летает, в небо рвалась, к приключеньям. Разум же не знал, в какую сторону ему податься.
Вроде тоже рвался к звездам, но привычка к тихой жизни на цепи его держала.
Так томился Дон Реборда и друзья его томились, ибо двойственность натуры — Богом данное начало в нашей жизни — тяготило их друг к другу и, общаясь меж собою, грусть себе передавали.
И тому примеров много в окружающей природе — в час, когда заходит Солнце и в природе наступает время сна и время неги, только горы лишь мгновенье ослепительно сияют снеговой своей вершиной.
А еще секундой позже наступает время мрака.
Только звезды озаряют чуть заметным блеском скалы.
Так и среди нас бывает. Если нету приложенья силе, доброте, таланту человек умрет при жизни, не познавши основного — не познав сиянья мира, ощущая только радость бытия, но не творенья, головой своей, руками.