Стас понял, что пора вмешаться в разговор, иначе старички разойдутся не на шутку.
- Эй спорщики, друг другу глотки не грызите! В словесной дуэли находят истину, а не способы умерщвлять оппонента.
- Истина многолика, вдобавок люди понимают ее по-своему. Юноша прав, не убивайте себя и ближнего по-пустому, - неожиданно отозвался Благой. – Озаботьтесь душой своей, мир живет без вас.
Спор стихает. Стас окинул взглядом стариков. Видно, что каждый остался при своем мнении, нисколько не убежденный доводами оппонента и только Николай Кувалдин по-прежнему равнодушен к происходящему – глаза устремлены в светлый прямоугольник окна, взгляд грустен, на лице полная отрешенность. Кажется, будто это он, Кувалдин, думает о душе и Боге, хотя Стас точно знал – Николай всю жизнь проработал на заводе и вроде даже не крещен.
- Я где-то читал или слышал, уже не помню … один умный человек сказал: к свободе ведет диктатура. Сытое общество не хочет перемен. Никаких. Людям нравится, когда всего в достатке. Поступаться собственным добром – будь то деньги, вещи, положение в обществе или пустое времяпровождение ради всеобщего блага – а что это такое? – никто не желает. Жизнь конечна и каждый стремится прожить отпущенный срок, получая максимальное количество удовольствий.
- Это существование скотов! – эмоционально восклицает Поцелуев. – О, простите, Станислав, я вас перебил.
- Ничего. Вы правы, это – функционирование живых организмов, человеческое понятие о жизни другое, но … все ли люди? Вернее, настоящие люди? Мне кажется, что первые коммунисты – те, что совершали революцию, были действительно честными людьми, они искренне верили и хотели сделать жизнь всех людей лучше. Конечно, в неразберихе к ним примкнули негодяи и преступники, но в целом первые коммунисты были людьми.
- И половину России залили кровью, - тихо произнес Благой.
- Неудивительно. Это наша национальная особенность, все доводить до крайности, - пробурчал в ответ Таранов.
- Странно, что ты не обвинил во всем большевиков. Мол, белогвардейцы все с крылышками, а у коммуняк с клыков кровь капает, - вмешался в разговор Давило.
- Да не заводитесь вы опять, - попросил Стас. – Ведь все в прошлом.
- Это верно, все в прошлом, - внезапно заговорил Кувалдин. - А в настоящем вот эта палата с решеткой на окне. Только и остается, что видеть мир в клеточку. Ты хоть знаешь, почему на всех окнах решетки? – спросил он.
Николай обычно помалкивал, предпочитая не встревать в разговоры других. Хриплый – наверно, от долгого молчания – голос буквально ошарашил Стаса. Обитатели палаты смотрели на Кувалдина так, словно только что узнали о его существовании.
- Ну, чтоб воры … - неуверенно произнес Стас.
- А чё тут грабить-то? Ворам в доме престарелых делать нечего. Вот разве что лексус директора угнать. Хорошая машина, не то, что наши жигули. Поэтому Валерьян с травматической пукалкой не расстается, в «бардачке» держит. А решетки на окнах, потому что старичье вниз, на асфальт сигают. Вы чего молчите? Забыли разве, сколько человек убилось за год?
Кувалдин говорит негромко, спокойно, как о приятных воспоминаниях. Ну, вроде – как я провел лето в деревне.
- Побольше десяти будет, - сказал Благой и троекратно перекрестился.
- Вот. А от чего так? Кормят – ну, сойдет - одеты, обуты, батареи теплые. Нянечки … ну, так себе, как и везде. У тебя родители есть? – вдруг спрашивает Кувалдин.
- Мама, отец ушел давно, я его не помню, - ответил Стас. – А что?
- А они вот из семей не уходили. Всю жизнь работали, чтоб детей в люди вывести. Я на заводе пятнадцать с лишним лет на вредном производстве, чтоб квартиру дали. Ну, по-всякому, конечно, бывало с женой … Но ведь вернулся! Мы все, - кивнул он на притихших стариков, - кто служил, кто работал. Не отлынивали. Теперь вот здесь …
Голос Кувалдина, и без того негромкий, стал еще тише, голубые глаза заблестели, подбородок задрожал. Стас оглянулся. Иван Благой преувеличенно внимательно рассматривает потолок, как будто там можно найти ответы на все вопросы. Таранов отвернулся к окну, пальцы теребят край пижамы, словно ищут спрятанный на черный день червонец. Лицо Семена Давило затвердело, как на памятнике первым строителям коммунизма, кожа на скулах натянулась и побелела. Степан Поцелуев сгорбился, будто старая ворона, под глазами обозначились темные круги, стали заметнее морщины.
- Так у вас … есть семьи? – спросил Стас. – Невероятно … а-а, бедные, негде жить! Или … нет?
Старики молчали. Стас почувствовал, как лицо заливает жар, где-то в середине живота возник горячий ком, мешает дышать и давит на грудь. Взгляд скользит по лицам, которые вдруг стали неуловимо похожи друг на друга, словно в этой палате живут братья и Стас понимает – он лишний здесь со своими заумными рассуждениями о реформах, прогрессе и жизни. Что он понимает в ней, этой самой жизни?