Эмма помахала рукой у нее перед глазами:
– Мэгги! Брайан задал тебе вопрос.
Если не считать малого веса, Мэгги имела удивительное сходство с покойной матерью: у нее были рыжевато-каштановые вьющиеся волосы Франсин Кляйн Альтер и точно такая же бледная россыпь веснушек на переносице. Но если Мэгги была миниатюрной, то Франсин имела крепкое телосложение (не плотное, не коренастое – крепкое), говорившее о твердости моральных убеждений. От отца, с которым Мэгги не хотела иметь ничего общего, она унаследовала слегка выступающий лоб. Форму их черепу, очевидно, придавали могучие удары мятущегося мозга.
– С ней все нормально? – спросил Брайан.
– Тебе надо поесть, – сказала Эмма. – У меня где-то завалялись кукурузные чипсы…
– Нет, нет, – замахала руками Мэгги. – Я не голодна.
– Точно?
Она кивнула. Подумаешь – легкое головокружение!
– Ага.
– Ну ладно. Что ж… Собирайся. Выходим через десять минут.
– Куда?
– Скоро узнаешь.
Мэгги окинула взглядом комнату. Раз в несколько минут кто-то отделялся от одной группы и переходил в другую, а от той группы в свою очередь непременно отделялся еще кто-нибудь. Состав компаний в гостиной без конца менялся, причем количество участников в каждой компании оставалось прежним: эта социальная термодинамика одновременно завораживала и отталкивала Мэгги.
– В том-то и проблема, – сказала она. – Все присутствующие куда-то движутся – из точки А в точку Б.
– В смысле? Мы идем в бар. Все вместе.
Мэгги вскинула брови:
– Только не надо сгребать меня в одну кучу со «всеми».
Эмма вздохнула:
– Здесь такие классные люди собрались. И умные! – Она пихнула Брайана в бок. – Брайан вообще гений.
Мэгги покачала головой:
– Не могу.
– Мэгс! У меня же день рожденья! – Эмма безнадежно улыбнулась. – Ты моя самая давняя подруга. Ну пожалуйста! Один разочек! Ради меня?
А вот это ей даже польстило – неужели она действительно знает Эмму дольше (а значит – лучше) всех? Но ведь понятно же, чем закончится дело. Она купит себе один коктейль за шестнадцать долларов и остаток вечера будет жалеть, что так потратилась. Вдобавок придется слушать беседы о том, почему первый год учебы в сто раз труднее второго, и отвергать ухаживания парней в одинаковых голубых рубашках.
– Извини, никак не могу.
Улыбка Эммы померкла.
– Можешь, но не хочешь. Зря ты все так усложняешь. Жить надо проще.
А вот и нет. Жизнь как раз трудна, причем почти для всех, а те, кому она дается легко, должны сознательно чинить себе трудности – иначе сгниешь изнутри. Мэгги не могла спокойно смотреть на веселье людей, которым было что терять.
От этих мыслей ее замутило. Голова шла кругом. Гремевшая из колонок музыка как будто начала заедать. Неужели никто больше не слышит? Капля пота скатилась в стаканчик. Мэгги протянула руку и хотела схватить Эмму за плечо, но так и не дотянулась.
Конечно, она понимала, что не стоило пропускать обед, но до обморока ее довел двенадцатилетний мальчишка, любивший распускать кулаки.
Два раза в неделю она приходила домой к Бруно Накахаре – якобы помогала ему и его брату делать уроки. Однако новообретенный интерес Бруно к смешанным единоборствам привел к тому, что все ее тело покрылось синяками – добытыми в нелегкой борьбе кровоподтеками цвета залежалого мяса. Бруно утверждал, что оттачивает на Мэгги свое мастерство.
– Ща наваляю! – проорал он сегодня, швырнув Мэгги на пол.
Хотя за встречи с Бруно ей почти не платили, Мэгги терпела и даже поощряла его побои. Они были наглядным доказательством того, что ее работа требует жертв. Мать Терезу всю скрючило, у Ганди ребра вылезли наружу. Ну а у Мэгги есть синяки. Признак сильного характера. Так всегда бывает с теми, кто пытается творить добро: рано или поздно обязательно получаешь по шапке.
Семья Накахара обитала в крошечной, но не слишком уютной квартирке, окна которой выходили на неказистое сердце Риджвуда, пересечение Сайпресс, Миртл и Мэдисон-стрит – негативное пространство, где тихими воскресными вечерами можно было услышать все составляющие района по отдельности: отбивающие время церковные колокола, потрескивающие неоновые вывески, тридцатилетнюю вражду лысого человека и голубя.