Он опасался, что отпущенный альв постарается привести своих и отобрать альву силой, убив всех, кто придет с ней.
Потому что, как стало ясно даже из коротких и маловразумительных ответов альвы на его вопросы и пояснений Асарау, для альва-воина жена в плену — невыносимый позор, смываемый только кровью. Большой кровью. И лучше, если не его кровью.
На нужную поляну добрались за два дня до назначенного срока. Дорант с содроганием вспомнил, чего стоило им с альвом договориться об этом сроке: представление о времени было у них, мягко говоря, очень разным. Начать с того, что люди считали время в днях, а альвы — в ночах, при этом ночь без луны, ночь с одной луной и ночь с луной за облаками назывались и считались по-разному. Асарау всё-таки молодец, если бы не его терпение…
Ждать два дня на самом краю Альвиана, в месте, где альвы регулярно бывают по своим делам — было опасно, но Дорант ни придумать, ни предложить ничего другого не мог. Вся надежда была на альву, но что придёт ей в голову, если вдруг из леса выскочат её собратья… Дорант гнал от себя эти мысли — и вызванное ими беспокойство. Поделать с этим можно было только одно: быть наготове. Поэтому, не успели они расседлать коней, каваллиер назначил часовых, распределил, кому за какой частью поляны следить, проверил, чтобы у всех на полках был свежий порох, а замки заведены, а сам расстелил попону и устроился так, чтобы видеть как можно больше. С четырехствольной хаудой на коленях и двумя пиштолями по бокам, под руками.
И опять Зарьял бережно сунул свой отводящий глаза амулет в прогоревший костер, и опять стремительно стемнело, и опять Дорант озаботился сменой часовых. К сожалению, народу было слишком много, чтобы лагерь не производил шума. Хотя люди были достаточно опытные и положение своё, вроде бы, понимали — то тут, то там возникали шепотки и смешки, а то и разговоры вполголоса. Фыркали и топтались кони, кто-то вдруг принялся подтачивать меч или топор, похрапывал Зарьял, чья очередь в стражу была под утро, едва слышно сопела альва, свернувшись клубком на краю попоны, почти вплотную к Доранту. Тихо, как шелест травы, напевал что-то на гаррани уставший за день Асарау. Смысла в амулете в таких условиях почти не было (да и кто знает, действует ли он вообще на альвов, — вдруг некстати подумал Дорант, которому эта простая мысль раньше как-то не приходила в голову).
Дорант пожалел, что в Марке нельзя держать собак. Когда-то, совсем в другой жизни, в метрополии, в поместье отца, они не реже раза в неделю ездили на охоту в горы. Отец приучал его и братьев к лишениям походной жизни, к опасностям и ответственности. В горах водились волки, шакалы и горные кошки — последние опаснее всех, потому что бесшумные и коварные. И лагерь охотников всегда охраняли собаки, поднимая шум, если кто-то приближался. Как-то раз Кудлай, лохматый черно-подпалый пёс пастушеской породы, спас им жизнь, когда на лагерь напала шайка разбойников. Пёс поднял шум, и охотники успели отбиться. Если бы не Кудлай, их застали бы спящими. Дежурившего отцовского боевого слугу успели без шума застрелть из лука.
Но в Марке собаки не живут. Какая-то хворь: у собаки начинают слезиться глаза, из носа течет слизь, через несколько дней пёс уже дышит с бульканьем и хрипами — и сгорает не более чем за неделю. Пытались скрещивать собак с местными шакалами — получались не болеющие, но дикие, неприручаемые и непредсказуемые звери. Чуть было не завезли эту хворь в Империю, пришлось даже запретить перевозку собак на кораблях. В обе стороны.
Когда время перевалило за середину ночи, Дорант позволил себе задремать. Проснулся он внезапно, от шума и движения вокруг. Каваллиер не сразу понял, что происходит (да и где он находится, вообще-то). Когда он, наконец, осознал себя, вокруг шел бой, Дорант был на ногах, а в руках у него был тяжелый и неудобный четырёхствольник. Вокруг в темноте носились люди и кони, и ещё какие-то тени; вспыхивал порох и раздавался гром выстрелов.
Альвы напали, подумал Дорант. Хорошо, что он не разрешил никому снимать на ночь кирасы.
Тут его как стукнуло: где альва? Он огляделся и с огромным облегчением обнаружил её, сжавшуюся в комок и дрожащую, на том же месте на той же попоне.
Дорант попытался сориентироваться и понять, что происходит. По звукам и движениям вокруг стало ясно, что дела обстоят довольно плохо: стрельба слышалась со всех концов лагеря, кто-то из людей уже кричал от боли, раненный, слышны были проклятия и крики, обычные для боя.