Тем не менее, они бежали ещё довольно долго, путая следы. Аолли держалась рядом со своим аиллуо, не задумываясь, куда они направляются, а он радовался этому, потому что отвечать на неизбежные вопросы — зачем путать следы, уходя от многокожих, которые по следу ходить не умеют — ему очень не хотелось.
Наконец, они остановились на краю знакомой Уаиллару укромной поляны, где бил чистый ключ и росли дикие лолоу.
— Передохнём, — сказал Уаиллар. — Теперь нас не найдут.
Вряд ли кто-то из оставшихся воинов клана стал бы их преследовать: начать с того, что никто не знал, что Уаиллар поблизости. Могли узнать по следам в посёлке — но слишком мало прошло времени, чтобы организовать погоню. Да и некому, скорее всего, было её организовывать после смерти Великого Вождя и разгрома отряда, напавшего на многокожих.
Они напились холодной и чистой воды, слегка утолили голод подсохшими уже на ветках плодами лолоу — сезон их заканчивался — улеглись, вытянув тела так, чтобы соприкасаться по всей длине, и прижались друг к другу щеками.
— Я знала, что ты придёшь за мной и спасёшь меня. Я ничего не боялась, пока не появились наши и не начался этот грохот… Сначала, когда наши напали и начали убивать круглоухих, я обрадовалась: подумала, что тебе всё удалось, сработал твой план, и вот сейчас меня освободят, отведут в посёлок и всё будет хорошо…
Уаиллар содрогнулся, только сейчас сообразив, что это было вполне возможно — и тогда уж точно ему больше никогда не пришлось бы видеть Аолли — и никогда больше не пришлось бы попасть в свой аиллоу и снова стать одним из народа аиллуэ. Он не смог бы никому объяснить, как получилось, что план его оказался нелепым, жену его нашли и вернули другие, а он — убил её отца, Великого Вождя, перебил и увел пленников, которые были предназначены для столба пыток, и даже не участвовал в сражении.
— Потом был этот гром, и дым, и вонь… И воины стали умирать, даже не успевая подойти к врагу… И мне стало страшно. Я подумала, что и ты там, среди них, — каждое её слово резало его больнее, чем нож или копьё врага. — Потом всё кончилось, круглоухие ходили по поляне и добивали наших воинов… Я испугалась, что и ты тоже умер, и я так и останусь среди смердящих круглоухих, не говорящих на языке разумных… И тут я увидела тебя… Я думала, что у меня сердце выскочит из груди, я чуть не умерла там на месте от счастья… Но теперь всё позади, мы вместе, мы не расстанемся больше — правда ведь, мы больше не расстанемся? Мы вернемся в наш ааи, и всё будет как раньше. Я уже придумала, как говорить со стеблями и лианами, чтобы сделать уголок для нашего малыша.
Его мышцы напряглись, как будто он готовился к удару.
— Что случилось, мой воин?
Как важно и как трудно говорить!
— Мы не сможем вернуться в наш ааи. Мы не сможем вернуться к нашим аиллуэ. Нас не примут.
— Как не примут? Как посмеют не принять тебя, героя, и меня, дочь Великого Вождя?
— Великого Вождя больше нет. Я… убил его.
Аолли отодвинулась и посмотрела на него странным взглядом:
— Повтори. Повтори, что ты сказал.
— Я убил твоего отца. Я не хотел. Так получилось. Я защищался, — с каждым словом она отодвигалась всё дальше; взгляд её становился всё холоднее.
— Я не всё тебе сказал, — Уаиллар словно рухнул в пропасть. Не было и не могло случиться ничего хуже, чем то, что уже случилось, и будь, что будет. — Твой отец лишил меня имени и произнес слово, чтобы меня убили, если я вернусь без тебя. Я пришел к нему в ааи без тебя, я хотел просить его разрешения, чтобы собрать воинов и напасть на круглоухих. Он не стал меня слушать. Сразу схватил копьё и хотел ударить. Я… я воин, понимаешь… хорошо обученный воин… Когда меня хотят ударить копьём, я не думаю, я действую — иначе давно бы умер…
Она поняла. И отшатнулась, отстранилась от него ещё сильнее.
Повесила голову. Уши опустились и прижались назад, как в бешенстве или растерянности. Глаза, опущенные к земле, сузились в щёлки, как от большого горя. Его любимая не хотела его видеть, его любимая страдала.
Но надо было договорить до конца, раз уж сказано было главное.
— Нас не примут в нашем аиллоу. И ты знаешь, что для аиллуэ из других кланов я — враг, которого надо убить, а ты — добыча. Нам нельзя к нашему народу. Ни к кому, никогда.
Он тяжело вздохнул и сказал, выдохнул, выплюнул то, что не хотел бы говорить никогда:
— И я не знаю, что нам теперь делать.