– Это же он, Малфой, тебе пишет, да?! Тогда, какого боггарта Снегг не наказал и его?! Даже, несмотря на то, что он их декан, это не повод позволять этому отвратительному слизняку спихивать всю вину на тебя!
– Не надо, Рон. Малфой тут ни при чём, – сдержанно возразил Поттер, не сбавляя ускоренного темпа шагов. Его огорчал тот факт, что кто-то, пусть даже самый близкий друг, теперь знает от кого именно он практически ежедневно получает послания. Хотя, это было неизбежно, как ни крути. Странно, что Малфой сам до сих пор подписывался под этим безумством и не боялся огласки… Но, как бы там ни было, Гарри сейчас меньше всего хотелось, чтобы и в этот крохотный мирок, который он внезапно для себя открыл и пытался собрать буквально по крупицам из приятных мелочей, вмешивались остальные и, в конце концов, вынесли это на всеобщее обсуждение. – Как это «ни при чём»?! – обогнав его, Уизли возмущённо всплеснул руками. – Это ведь, наверняка, он первый начал! – Но отправил-то записку именно Я! – парировал Гарри. – Да и вообще, Рон… Мы уже не в том возрасте, чтобы тыкать в кого-то пальцем и говорить: «Он первый начал»! Тебе так не кажется?
- Я вообще не могу понять: почему ты его выгораживаешь? Эй, дружище, очнись! – Рон помахал перед его лицом рукой. – Это же вонючий Хорёк! И зачем тебе вообще сдалась эта дурацкая переписка?
Гарри резко затормозил, закинул на плечо сползающий ремень от сумки и со вздохом снисхождения посмотрел прямо в пышущее жаром и недовольством лицо друга. – Ты можешь остаться при своём мнении, Рон. Можешь понапрасну беситься. Но в этот раз это действительно только моя вина. Я сделал ошибку и понёс наказание. А хотя… – Поттер сдавил двумя пальцами переносицу и протёр краем мантии очки. – Я чертовски устал от всех этих разборок и ругани. Неужели тебе не достаточно того, что Малфой никого не оскорбил. Мерлин, Рон, да он даже рта не раскрыл! Мне кажется… – он призадумался и вдруг с улыбкой продолжил: – Правильнее всего будет, если ты отнесёшься к этому случаю философски. Или…как к соревнованию на лучшую иллюстрацию по теме: «Убей поизощрённее своего соперника»! – Твоя «философия» нам дороговато обходится… – понуро пробубнил Уизли, отводя в сторону взгляд. – Ты как-то…изменился, Гарри. Меня это настораживает… Ничего на это не ответив, Поттер пошёл дальше. А про себя подумал, что может он не «изменился», а наоборот – просто перестал быть тем, кем все хотели его видеть?!
//
Гарри честно не мог понять: чем он так насолил их мрачному профессору Зельеварения?! Сколько он себя помнил, в стенах Хогвартса, Снегг никогда не упускал шанса унизить и поддеть его. При любой возможности поднимал при всех на́смех его минимальные знания и умения по своему предмету и, видимо, получал какое-то особое садистское удовольствие, периодически делая акцент своим глубоким бархатным голосом на том, что «слава – это ещё не всё, мистер Поттер!». Даже совместные занятия по Окклюменции, никак не влияли и не помогали наладить между ними хотя бы какое-то подобие нормального, а не предвзятого, общения в свободное от учёбы время. Ведь, помимо Хогвартса, Гарри ещё периодически приходилось перебарывать неприятный холодок, всякий раз пробегавший по его спине, когда Снегг, посещая собрания Ордена в его доме № 12 на площади Гриммо, пронизывал Гарри нечитаемым, чёрным, как непроглядная ночь, взглядом. Угрюмый, непонятный, несгибаемый и неприступный, словно крепость, зельевар всё также презрительно и свысока взирал на своего ученика, считая того «неисправимым и избалованным славой выскочкой». А гриффиндорцу, в свою очередь, ничего другого и не оставалось, как, сжав покрепче челюсти, сносить все его обидные замечания. Впрочем, Поттер никогда особо и не скрывал того факта, что общество мрачного профессора его совершенно не воодушевляло. Пожалуй, хуже Снегг относился лишь к бедняге Долгопупсу, так что даже в серых глазах Малфоя, как иногда подмечал Гарри, не оставалось ни единой подлинной смешинки. Собираясь на отработку, Гарри предусмотрительно прихватил с собой Мантию-невидимку. Он почему-то не сомневался, что Снегг, чисто из вредности, будет мучить его до самого отбоя. Ведь тогда у его строптивого ученика появятся все шансы после попасться на глаза их строгому школьному смотрителю Филчу и его вечной спутнице – «облезлому» комку шерсти, миссис Норрис. Но, как ни странно, у Снегга обнаружились какие-то неотложные дела, и он отпустил Поттера по прошествии не более часа, после начала отработки. С одной стороны, Гарри был рад, что ему не пришлось до ночи прозябать в сырых помещениях подземелья. Но с другой…
До отбоя было ещё около двух с половиной часов – самое шумное время в общей гостиной Гриффиндора, а Гарри сейчас меньше всего хотелось оказаться в её эпицентре. Поэтому, накинув Мантию-невидимку, он бесцельно побрёл по коридорам Хогвартса, размышляя о чём-то своём и не желая ни с кем разговаривать.
Уворачиваясь от редких, прогуливающихся и жмущихся по углам и нишам, парочек, Поттер и сам не заметил, как очутился в последнем коридоре, заканчивающимся входом на лестницу в Астрономическую башню. Поразмыслив, он справедливо рассудил, что подниматься на смотровую площадку смысла нет – в такое время пятницы там наверняка полно целующихся влюблённых, которые не уйдут оттуда до самого отбоя. Гарри уже хотел повернуть обратно, как вдруг остановился, уловив знакомый всполох платины у самого дальнего окна. Малфой. Крадучись, как можно тише, Поттер подошёл ближе и поражённо замер, рассматривая его… Упираясь руками в подоконник, Драко неподвижно стоял с опущенной вниз головой, лицом к окну, и, не моргая, хмуро смотрел на свои растопыренные бледные пальцы. Его острые, сведённые вместе, лопатки чётко просматривались даже через ткань белой рубашки и слой плотной школьной мантии. По обыкновению поддерживавший идеальную осанку Малфой, сейчас почему-то источал какую-то беззащитность и необъяснимую, почти женственную хрупкость. Гарри никогда раньше не доводилось видеть Холодного Слизеринского Принца таким…потерянным, уязвимым…совсем субтильным – всё в нём буквально кричало о вышедших из под строгого контроля эмоциях. Обречённость и горечь, явно мучавших Драко мыслей, легко угадывались в каждом его вздохе. Сердце гриффиндорца непривычно толкнулось в груди, поднимая волну небывалой нежности и вызывая непреодолимое желание обнять, помочь и оградить Драко от того, что его так гложило. Вот только «что» это было – Поттер не знал. Это не казалось ему обычным гриффиндорским приступом благородства. Нет. Гарри и сам не мог объяснить истинную природу своих чувств. Но было в Малфое что-то такое…чего он определённо не знал: то ли от того, что слизеринец это старательно скрывал; то ли…от того, что Поттер всегда смотрел куда-то мимо него, либо и вовсе отворачивался… Осторожно переместившись, Гарри встал сбоку от окна и, привалившись плечом к стене, с интересом стал изучать профиль Малфоя. Конечно, ему доводилось часто видеть Драко в стенах Хогвартса, но не с такого близкого ракурса и…только не таким! За лето Малфой вытянулся, почти перегнав самого Гарри, и стал как будто чувственнее, тоньше. Исчезли последние черты, только формирующегося подростка, и детская округлость лица. Драко расцветал с каждым днём. Словно прекрасный цветок, он распускал свои нежные, бархатные лепестки, хотя всё ещё и пытался спрятать их за высокой колючей изгородью. Теперь перед Поттером стоял настоящий юноша с вытянутым, утончённым лицом; прямым, немного удлинённым на конце – «любопытным» – носом; с плавной, но очень чёткой линией скул и слегка впалыми, бледными щеками. Даже его глаза, излучая спокойный серебряный свет, казались выразительнее и проникновеннее. Особенно в те моменты, когда лицо Малфоя не кривилось в презрительной усмешке, а взгляд не искажал злобный прищур. Да, пожалуй, Гарри мог бы назвать Драко…красивым? Никогда ранее не задумываясь над подобной оценкой Малфоя, Поттер скользил по его фигуре взглядом и не мог не признать, что Драко действительно красив и по-своему очарователен. Было в нём что-то…манящее и мистически притягательное. Что-то, чего Гарри, давно возведённому им в ранг «врага № 1», не дозволено было узреть раньше. Но теперь, после всех этих сумбурных событий, Поттер очень надеялся и хотел верить, что сам Малфой хоть раз задумывался над тем, чтобы понизить его статус «заклятого врага» , хотя бы…до «не́друга». А почему бы и нет? Гарри ведь так и сделал! Да он даже со своим лучшим другом, Роном, никогда ещё столько открыто не сталкивался во мнениях, и не увиливал так явно от разговоров с Гермионой. Поджав губы, Поттер постарался не заострять внимание на воспоминаниях обо всех тех обстоятельствах, сложившихся за все эти годы в неподъёмную ношу и составлявших большую часть его прошлого. Старался не думать о том, что теперь эти обстоятельства снова норовили ткнуть носом в чей-то план его настоящее. О, Мерлин! Да Гарри может вообще впервые в жизни чувствовал истинный восторг от того, что делал что-то сам, по собственной воле! И делал именно то, что, по ощущениям и производимому эффекту, казалось единственно верным и опьяняюще заманчивым! Малфой неожиданно зашевелился, обрывая потоки размышлений их обоих, и достал из кармана мантии небольшой лист пергамента и самозаправляющееся перо. Затаив дыхание, Поттер наклонился чуть ближе к нему, чтобы ничего не пропустить. Уже занеся кончик пера над листком, Драко закусил губу, но вдруг резко опустил на подоконник руку и мотнул головой, явно борясь с какими-то собственными сомнениями, которые мешали ему всё это время. С пару минут ничего не происходило, и Гарри, ощутив, как затёкшие мышцы уже начали ныть, не выдержал и осторожно перенёс вес на другую ногу. Но тут вдруг Драко вновь оживился и, склонившись над пергаментом, стал быстро выводить аккуратные буквы: «Что было в той записке?» Невидимый Поттер вскинул голову и широко распахнутыми глазами поражённо уставился на чёткий профиль Малфоя. Он с огромным удовольствием наблюдал за его аристократически тонкими, длинными пальцами, которые бережно сгибали, сворачивали и складывали обычный листок, превращая его в прекрасную птицу. Вздохнув, Малфой поднял ладонь и, в последний раз окинув журавлика придирчивым взглядом, тихо произнёс: