Я хотел, чтобы это был сюрприз, но не хотел, чтобы Элоди думала, что оставляю ее в стороне от принятия важных решений. К счастью для меня, та, похоже, скорее взволнована, чем раздосадована. Переминаясь с ноги на ногу, она забрасывает меня вопросами о декоре, пока мы выходим из старинного лифта и пересекаем сдержанное, спокойное классическое фойе нашего нового здания.
— А можно нам сделать художественную стену? — спрашивает она.
Я смеюсь.
— Да.
— А обеденный стол из дерева манго? — Она смотрит на меня с надеждой, как будто существует какая-то реальность, в которой я мог бы сказать ей «нет».
— Если ты этого хочешь.
— А когда мы пойдем за продуктами, мы сможем поднять их на кухонном лифте?
Я еще никогда не видел, чтобы кто-то так радовался кухонному лифту. Она визжала, как пятилетний ребенок, когда увидела его у входа в квартиру.
— Мы могли бы просто поднять их на обычном лифте, как нормальные люди. — Я подталкиваю ее локтем, когда мы выходим через вращающиеся двери здания на улицу, где царит восхитительно бодрый полдень. В воздухе витает запах древесного дыма и сахара — мне требуется секунда, чтобы найти источник этого сладкого аромата, когда я замечаю на углу улицы киоск, где продают свежие горячие пончики.
— Ты ненормальный, — обвиняет она. — Я даже представить себе не могу, что ты вообще ходишь за продуктами.
Я направляю ее в сторону киоска с пончиками.
— Это было грубо. Я хожу за продуктами чаще, чем все, кого ты встречала за всю свою жизнь.
— Да ну? Назови хоть один продуктовый магазин.
— Что значит «один продуктовый магазин»?
— Одна сеть продуктовых магазинов. Назови мне хоть одну, если так много ходил за покупками.
Элоди сияет от удовлетворения, полностью осознавая, что я не смогу ответить на ее вопрос. По правде говоря, она права. Я ни черта не смыслю в гребаных покупках продуктов. И даже не знаю, куда идти — постыдный факт, который не стану признавать вслух.
Корчу гримасу, чтобы дать понять, что она победила, и Элоди радостно вскрикивает, слегка подталкивая меня, когда мы приближаемся к концу квартала.
— Боже, ты такой оторванный от мира. Скажи мне, что у тебя не было слуг, которые приносили тебе еду, когда ты жил со своими родителями.
— Я не знаю, кто покупал еду. Просто спускался, когда звали к обеду, и все уже стояло на столе, готовое к употреблению.
Элоди качает головой, ее прекрасные длинные волосы колышутся из стороны в сторону. Она еще немного посмеивается надо мной, потом до нее доходит, что мы стоим перед продавцом, и пьянящий запах сахара, доносящийся из его киоска, достаточно силен, чтобы поставить ее на колени. Я поворачиваюсь и обращаюсь к мужчине средних лет в бумажной шляпе.
— Шесть, пожалуйста.
Элоди бьет меня по руке.
— Заткнись. Ты не купишь мне сейчас шесть пончиков с сахарной пудрой.
— Ты чертовски права. Не куплю. Я покупаю два для тебя и четыре для себя.
Надувшись, она выхватывает маленький бумажный пакетик с пончиками, который продавец предлагает нам, прежде чем успеваю я, и старик смеется.
— Всегда покупай в два раза больше, чем, по твоему мнению, тебе нужно, когда рядом молодая леди. Самые красивые девушки не любят делиться.
Я собственнически обхватываю Элоди за плечи и протягиваю ему десятидолларовую купюру.
— Вообще-то, это я не люблю делиться.
Пусть думает все, что хочет.
Я говорю ему, чтобы он оставил сдачу себе.
Когда мы переходим улицу и направляемся к отелю, Элоди изо всех сил старается играть со мной в «догонялки», пытаясь держать наше сладкое угощение на расстоянии вытянутой руки, но ее руки комично коротки по сравнению с моими — она сама комично короткая — и мне удается выхватить пакет из ее рук еще до того, как мы проходим несколько метров. Я достаю из пакета один из маленьких пончиков, посыпанных сахаром, и одним махом отправляю его в рот.
Элоди задыхается от ужаса.
— Это был мой!
Трудно разговаривать с теплым, тающим во рту тестом. Но я нахожу выход.
— М-м-м. Вкусно.
— Тебе лучше отдать этот пакет сейчас же. — Выражение лица Элоди восхитительно — как у маленького сердитого котенка, который закатывает истерику из-за того, что не может добиться своего.