Я откладываю газету, слои гнева поднимаются, затем оседают, но затем снова поднимаются, когда рассматриваю каждый аспект этой нелепой статьи. Существует достаточно доказательств, чтобы обвинить Уэсли в убийствах на Юге. Достаточно улик, чтобы признать его виновным и в убийстве Мары Бэнкрофт. К тому же этот больной ублюдок признался нам всем в пещере, что убил ее, а теперь его адвокат утверждает, что у нас была личная вендетта против него? Что мы все лжем, потому что мы избалованные дети, жаждущие мести?
Чушь собачья.
Никогда не думала, что можно ненавидеть Уэсли Фитцпатрика больше, чем я уже ненавижу, но в который раз это застает меня врасплох. Рэн взволнованно ходит взад-вперед, как лев в клетке, проводит руками по волосам, что-то сердито бормочет себе под нос, ожидая, когда я закончу. В тот момент когда откладываю газету, он прекращает свое бешеное хождение по комнате, останавливается как вкопанный и поворачивается ко мне лицом.
— Они закладывают основу, чтобы дискредитировать меня как свидетеля. Я действительно ударил ублюдка возле бара за пару недель до того, как мы нашли Мару. Наверняка куча народу была свидетелями. Мне было наплевать, кто видел, что я делал в тот момент. Как только эти репортеры узнают о том, что мы с Фитцем… — Мышцы на его челюсти напрягаются, когда он качает головой.
Я никогда не спрашивала его о том, что произошло между ним и Уэсли Фитцпатриком. Очевидно, что между ними произошел какой-то сексуальный контакт, но я просто не могла заставить себя расспросить о подробностях. Не потому, что Уэсли парень, а мне не нравилось, что мой парень спит с другими мужчинами. У меня никогда не было проблем с этим. Сексуальность изменчива. Более того, это личное; Рэну не нужно оправдываться или раскрывать передо мной свои действия в этом плане. Нет, мне было неприятно расспрашивать о подробностях связи только потому, что это вызывало у меня ревность. Я не хотела думать о нем с кем-то другим, но теперь, похоже, придется: слова не могут оставаться несказанными, если мы собираемся обсудить план действий Уэсли. Рэн, должно быть, тоже так считает.
— Когда они узнают, что мы с Фитцем трахались, то будут счастливы ухватится за это, — стонет он. — Они скажут, что ты обвинила Фитца в том, что он домогался тебя и разгромил твою комнату, потому что ты моя девушка. Так легко дискредитировать ревнивую подружку. Они скажут, что Мерси поддержала мою историю, потому что она моя сестра, и…
Никогда не видела его таким. Обычно Рэн равнодушен. Ко всему относится спокойно, решая возникающие проблемы с обнадеживающей прямотой.
Я пересекаю гостиничный номер, в котором мы жили последние несколько месяцев, подхожу к нему и кладу ладони ему на плечи.
— Все хорошо. Все будет хорошо. Этот человек ни за что на свете не выйдет на свободу после того, что сделал. Присяжные уже изучили доказательства и вынесли свое решение. Они признали его виновным. Фитц может пытаться обжаловать это решение до скончания веков. Это все, что у него есть сейчас. Время. На то, чтобы эти дела вернулись в суд, уходят годы. Кто знает, какие еще улики будут найдены? Сколько еще трупов будет обнаружено в школах, где он преподавал раньше. Это ни к чему не приведет, и он это знает.
В красивых, ярко-зеленых глазах Рэна горит холодная ярость; они вспыхивают злобой, пока парень переживает по поводу нового поворота событий.
— Тогда почему он вообще беспокоится? Почему этот репортер стал донимать тебя, а не меня? — рычит он.
И тут меня осеняет: в этом весь смысл.
— Потому что он знает, что единственный реальный способ зацепить тебя — это затронуть меня. Вот почему ты сейчас так расстроен, не так ли? Ты боишься, что тот парень, Арчер, был прав и теперь на меня обрушится новый натиск репортеров? Что СМИ назовут меня лгуньей?