Невероятным усилием он поднялся из ручья, чтобы отправиться на восток. На востоке лежал дом, а ему нужно было домой. Там он найдет помощь. Там огонь, наконец, погаснет.
Он выбрался из потока, словно новорожденная саламандра, и повернулся в сторону восходящего солнца. Живя в лесу как животное, он ел все, что мог найти, что не могло достаточно быстро отползти. Так как его поврежденное тело не могло выносить легчайшего прикосновения одежды, он шел нагим, облаченный лишь в грязь и опавшие листья, или дождь и воздух.
Все, что существовало, это лишь путешествие на восток. Он достаточно окреп, чтобы идти, но в его разуме обрел очертания новый страх: что кто-то мог увидеть его в таком виде — обезображенным, изуродованным, уничтоженным. Сама эта мысль вызывала такой сильный стыд, что он едва мог дышать. Никто не должен видеть его, ни друг, ни враг, ни посторонний. Он старался держаться подальше от поселений и путешественников, но его органы чувств, разрушенные огнем, не служили ему уже так, как раньше, и вскоре он узнал, что такое настоящий стыд.
Однажды утром он крал морковку из огорода, когда его обнаружила собака. Она кружилась, глухо рыча. Он прежде никогда не боялся собак, но медлительный и искалеченный, каким он стал, при виде дворняжки он испытал ужас. Когда она слишком приблизилась, он швырнул ей в глаза землей. Она отряхнула песок и залаяла.
Ниже от огорода по склону холма располагался дом, крепкое строение из камня и соломы. Из его трубы спиралью поднимался легкий дымок. Когда собака залаяла, он услышал, как с грохотом отворилась дверь дома и юный голос позвал: «Волчок! Волчок, где ты?!»
Он попятился на руках и коленях, держась лицом к собаке. Та не отставала, опустив голову и прижав уши, и не прекращая лаять. Его пальцы нащупали камень под поверхностью распаханной земли. Он вытащил его из почвы и швырнул в собаку. Это усилие заставило запеть от боли мышцы его руки и плеча, но камень попал собаке в лоб. Визжа, та понеслась вниз по склону холма к дому.
Пошатываясь, он встал, с полу-съеденной морковкой в зубах, и направился в сторону ближайших зарослей сахарного тростника, пробираясь сквозь стену зелени. Острые как бритва листья порезали его поврежденную кожу в дюжине мест, раны пылали огнем. Рухнув под прикрытие высокого тростника, он едва сдерживал рыдания.
Быстрые шаги сообщили о прибытии хозяина Волчка. Он мельком заметил копну песочных волос, домотканую тунику и смуглые голые ноги. Он двумя пальцами немного раздвинул тростник.
«Здесь кто-то есть? Волчок, что это было?»
Юноша был эльфом с острым подбородком, узким носом и приподнятыми ушами чистокровного квалинестийца. Мальчик был красивым юношей и, несмотря на выработанную за несчетное число недель с сожжения осторожность, он заговорил.
«Прошу прощения за кражу. Я был голоден».
На самом деле, это были те слова, которые он собирался произнести. Все, что прозвучало, это лишь серия громких сухих хриплых звуков.
Молодой эльф услышал. Позвав Волчка, он стукнул посохом, проделывая брешь в тростнике и открывая прижавшегося внутри к земле нарушителя. Потрясение и страх исказили его прекрасные черты лица.
«Гоблин!» — закричал он. — «Назад! Волчок, на помощь!»
Он попытался переубедить мальчика, но его спаленное горло не могло сформировать слова, лишь невнятное бормотание. Он протянул руку, намереваясь показать мальчику, что не желает причинить вреда, но молодой эльф отпрянул, крича, и споткнулся о борозду. Волчок ринулся вперед и вонзил клыки в вытянутую руку.
Неописуемое страдание пронзило его, поровну от боли и ярости. Он дернул руку, подтягивая собаку ближе, и схватил ее за горло. Он бы задушил животное, если бы мальчик не принялся наносить удары посохом ему по плечам.
Новая боль охватила его тело. Он отшвырнул в сторону собаку и, пошатываясь, направился прочь, глубже в заросли острых как ножницы стеблей тростника. Эльфийский мальчик побежал вниз по склону холма, зовя на помощь.
Глубоко раненый телом и душой, он бежал в дремучие леса, решив больше никогда не показывать лица миру. В последующие дни на него охотился его собственный вид, изводили мухи и комары, загоняли на деревья блуждающие пантеры. Там, где его кусали насекомые, вскакивали нарывы. Он закрывал раны грязью и продолжал идти. Страстное желание попасть домой ушло, уничтоженное реакцией эльфийского мальчика и беглым взглядом на свое собственное отражение в луже. Глядевшее на него из лужи чудовище было таким жутким, что он отшатнулся. Его реакция была инстинктивной, для него это был кошмар, из которого не было пробуждения.
Наконец, настал день, когда он больше не мог игнорировать голод. Ягод, жуков и улиток было недостаточно. Его заживавшее тело требовало больше. Однажды в глухом лесу, вдали от любого жилья, он почувствовал густой аромат испеченного хлеба. Словно безвольный алкоголик, впервые за месяц почуявший вино, он пошел на дразнящий запах, не опасаясь быть обнаруженным.
Аромат вывел его на поляну. Он спрятался за толстым вязом и принялся изучать обстановку. В центре поляны располагалась грубая хижина, построенная из необработанных стволов деревьев — людское жилье. Они таким образом строили убежища из недавно умерщвленных деревьев. Кроме того, огонь не полностью лишил его чувств; он почувствовал запах людей прежде, чем увидел их.
Было видно троих бородатых мужчин. Если бы их бороды не отличались цветом, он сомневался, что смог бы различать их. Судя по прислоненному к избушке ряду топоров, эти трое были лесниками. Коптящее пламя билось в кольце из очищенных камней. Рыжебородый человек присматривал у костра за железным противнем. Запах хлеба шел от этого противня. Однако, вид этих людей вызвал кое-что еще, кроме скручивавшего живот чувства голода: ненависть. Эти трое были захватчиками в его лесу.
«Кто здесь?»
Неосознанно, он дал себя заметить рыжебородому человеку. Он двинулся, припадая к земле, в густые заросли столь быстро, как только позволяли съеденные огнем мышцы и покрытая рубцами кожа. Его гротескная фигура едва успела спрятаться, когда подошли остальные двое.
«В чем дело?» — спросил тот, что слева, с желтой бородой и моложе других.
«Я что-то видел», — ответил Рыжебородый, поднимаясь от костра.
«Человека или зверя?» — спросил Чернобородый.
«Возможно, ни то, ни другое».
Чернобородый фыркнул: «Что, опять? Гэфф, тебе за каждым деревом мерещатся эльфы. Я сказал тебе, единственные эльфы на сорок миль вокруг находятся в загоне для рабов у Олина».
«Ты не знаешь этого точно. Я слышал, кучка диковатых напала на лагерь Аймара всего лишь две ночи назад».
Желтобородый согласился: «Он прав. Мы не знаем, что там может быть». Он вернулся к костру: «Я был бы рад закончить работу и убраться отсюда».
«Не я», — сказал Чернобородый. — «Я давно не видал так много девственного строевого леса. Вокруг нас целое состояние…»
«Три состояния», — остроумно встрял Желтобородый. — «Но нам нужно выжить, чтобы насладиться им!»
Двое людей убедили своего чернобородого товарища оставить лагерь. Закат был уже близко, и им было бы безопаснее в лесозаготовительной конторе, где были солдаты.
Трое положили топоры на плечи и ушли. Он не потрудился проследить за их неторопливым продвижением по лесу. Он вышел из убежища и, припадая к земле, крадучись двинулся вперед, слегка касаясь пальцами покрытой листьями почвы. Под глубоко въевшейся грязью каждая рука представляла собой сгусток фиброзных ран, с черными и твердыми, как когти, ногтями; он все еще не мог сжать их в кулак.
Люди бросили хлеб в золу, забрав с собой противень. Хлеб был недопеченный, черный от сажи, но он никогда в своей жизни не пробовал ничего столь восхитительного. Он прикончил каждый покрытый пеплом кусочек.