– Наши главные победы впереди! И я, как главнокомандующий, должен думать не только о сиюминутных тактических выгодах, но и том, что я буду делать завтра! Кем буду командовать, какими силами противостоять неприятелю! Сегодня я сохранил войско, уступив несколько высот, завтра это войско, окрепшее и перевооружённое, продемонстрирует силу русского оружия снова и снова! Нам нужно жить, братцы, нам нужно окрепнуть!
– А что, Нахимов даром погиб? Так выходит? – вскрикнул моряк в боцманском кителе.
– Недаром! Его отвага и бесстрашие вдохновляли нас на ратные подвиги, а его знания и раздумья нам в помощь будут, когда флот будем строить заново. Новый флот, с портом в Севастополе!
– Эх, Ваше высокопревосходительство… Когда это будет? – раздалось из толпы.
– Будет, братцы, будет! Столько крови пролито на этом месте, столько братков наших полегло! Не имеем права сдаться, не можем смириться! А сейчас – раны лечить, да отдыхать. Сил набираться!
Воины, кто молча, кто – безнадёжно махнув рукой, стали расходиться и подпоручик Толстой направился к генералу, пробираясь сквозь толпу.
– Граф, рад вас видеть в здравии! – генерал обнял подпоручика, и, держа его за плечи, окинув взглядом с ног до головы. – Цел?
– Как видите, Михаил Дмитриевич! Можно сказать, повезло… – ответил граф Толстой генералу Горчакову. Именно Горчаков, будучи командующим войсками в Крыму, удовлетворил прошение своего дальнего родственника, подпоручика Льва Толстого о переводе на позиции.
– То, что выжил – это хороший знак. Значит нужен ещё, значит у высших сил на тебя планы… Сказывают, государь читывал твой «Севастопольский рассказ». Передали мне даже волю Высочайшую, мол, беречь следует Толстого. Талантлив.
– Премного благодарен, Ваше высокопревосходительство, что не спрятали в тылу. Теперь, думаю, впечатлений у меня набралось предостаточно, чтобы написать об этом еще кое-что…
– Лев Николаевич, только попрошу тебя… Ты с этими своими памфлетами, поосторожней[7].
– Пожалуй, памфлетами тут дела не решить, да, Михаил Дмитриевич… Как же так? Почему так получилось? – Толстой смотрел в глаза генерала и тот взгляда не отводил. Напротив – выражение лица Горчакова сменилось с благостного, от встречи с выжившим родственником, на суровое, какое бывает у генерала, вычитывающего своего подчинённого.
– И ты туда же, граф! Рассказать, как? Тут вот меня Нахимовым попрекают, мол, сгубили народного героя! Скажу тебе: адмирал искал своей доли. Все знают – он единственный, кто по позициям в золотых эполетах ходил под прицельным огнём! А почему, знаешь? От отчаяния. Никто ему был не указ. Раз уж, флота лишился, так решил на суше восполнить с лихвой. Понимал он, что с таким флотом не одолеем эскадру. Куда нашим парусам против их паровых машин? Куда нашим пушкам с их дальностью тягаться? Всё, закончилось время деревянных парусников. И мы проиграли не сегодня. Мы проиграли, когда не думали о бронировании корпусов, о новой артиллерии. И Нахимов это понимал лучше всех. Только не хотели его слушать в Петербурге. Одна надежда – если новый Государь наш, Александр Николаевич, тем, что батюшка его покойный упустил, озаботится… Оказалось, что подкрепление к Севастополю англичанам было легче привести морем, за тысячи миль, чем нам по суше три месяца идти… Пиши, Лев Николаевич, пиши… Ты всю правду здесь повидал. Пиши. Пусть читают…
… Французы долго не решались подняться на четвёртый бастион, и другие позиции, поначалу не поверив, что русские после такого ожесточённого сопротивления оставили Южную сторону и полностью разрушенный город.
Только через три дня вперёд пошли сапёры, ожидавшие каждую минуту, что вот-вот рванёт заложенная где-то мина или пороховой погреб, но всё уже взорвали ночью при отступлении, а сапёров тех встретил мичман Сухомлин с 12-ти пушечного брига «Язон». С собой он забрал четверых.
Глава III
3 января 1856 г. Рабочий кабинет Александра II. Зимний дворец. Санкт – Петербург.
Государь Александр Николаевич пребывал в прескверном расположении духа. Метель, разбушевавшаяся к вечеру этого дня в Санкт-Петербурге, протяжно подвывала, бомбардировала столицу снежными зарядами и, казалось, была намерена лютовать до утра. Погода за окном кабинета императора полностью соответствовала положению дел в стране, в дипломатии, на фронте.
Получив от отца не самое завидное наследство – пустую казну, политическую изоляцию в Европе, войну на нескольких театрах боевых действий, он поклялся перед Государственным Советом и всей Империей, что денно и нощно единственной его заботой будет беспокойство о благоденствии страны. Господь пока явно не благоволил новоиспечённому Государю в реализации его намерений.
7
В начале августа 1855 г. Л. Толстой написал песню «Как четвёртого числа нас нелёгкая несла горы отбирать», где откровенно высмеял неорганизованные и непродуманные действие русского генералитета, приведшие к поражению от франко-сардинских корпусов в сражении возле речки Чёрной.