Майор Кифер спрятал голову в плечи, стараясь не смотреть на разглагольствующего командира. А Торн неожиданно обмяк.
– Будем надеяться, что я уже не увижу всего того дерьма, которое нас ждет… – устало сказал он, поднимая свою рюмку.
Обед прошел в подавленном молчании. Медведь исправно подливал виски, и к концу трапезы Больт ощутил легкое головокружение. Дирк, почувствовавший его состояние, поспешил вытащить приятеля из-за стола и откланяться сразу же, как только Торн достал из нагрудного кармана рубашки измятую пачку американских сигарет. Командир полка проводил их задумчивым взглядом, но возражать против бегства не стал.
Оказавшись на воздухе, Больт нервно рубанул рукой:
– Это уже полное… полное черт знает что! Плести такую ахинею в присутствии собственного адъютанта, который, по определению, должен сотрудничать с гестапо!.. Торн, кажется, допьется до неприятностей.
– Ничего с ним не будет, – ответил Дирк, – вот увидишь.
Войдя в свою палатку, он неторопливо содрал с себя полетный комбинезон, переоделся в шорты и лег на складную парусиновую койку. Думать ни о чем не хотелось, но в голове упорно шевелилась мысль о полной бессмысленности, никчемности всех этих одиннадцати лет, об унизительности собственного малодушия, которому он поддался когда-то… о том, что он признал себя побежденным, даже не выходя на поле боя.
Он застонал и потянулся к карману оставленного на полу комбинезона за портсигаром и зажигалкой.
«Да, – сказал он себе, – я проиграл. Я проиграл хотя бы потому, что посчитал себя слабым, не имея на это ни малейшего права. И даже те, кто отнесся к моему выбору с уважением, даже они в глубине души не согласились со мной. Я мог поступить иначе – и тогда не было бы ни этих одиннадцати лет, ни абсурдного бегства от самого себя, ни страха, пожравшего мою душу. Но смог бы я остаться тем, кем я был раньше?»
Раскурив до трескучести пересохшую сигарету, Дирк лег на спину и прикрыл глаза.
И перед ним тотчас встала бездна – знакомая, манящая своей волшебной бесконечностью, она звала его за собой, увлекая в неведомые закоулки проклятой памяти. Он снова видел малиновое сияние боевых мониторов, он видел себя со стороны, он видел все поле в целом: справа Ро Диксон, слева старик Новарра, посередине, чуть впереди остальных, – он, закованный в сверкающую алым броню своей машины. Триада, где он – глаза и уши, а остальные – руки-клинки. Тогда они поняли все, они помогли ему, хотя и не считали принятое решение единственно возможным. Да, у него был выбор, и сейчас он понимал это куда лучше, чем в то проклятое время.
Из всех видов бегства он выбрал наихудший. Он бежал от самого себя.
– Ну, идиотизм! – в двадцатый, наверное, раз повторил Больт, закладывая вираж вокруг медленно плывущего над морем самолета своего ведомого. – Где, ну где эта лодка?
Винкельхок не ответил. Они барражировали над заливами уже битых полчаса – по словам немецких моряков, доставлявших в Триполи военные грузы на кое-как вооруженных старых сухогрузах, им регулярно мозолила глаза совершенно непонятного вида (а раз так – значит, британская!) подлодка, нагло болтавшаяся посреди залива. Все попытки итальянской противолодочной службы обнаружить коварную субмарину закончились ничем. Невесть как разговор дошел до Торна, который, недолго думая, отправил лучшую пару полка заниматься совершенно не своим делом.
Разъяренный Больт трещал, как старый голодный попугай, абсолютно не обращая внимания на то, что Дирк и не думал ему отвечать. Действия ведомого были ему непонятны. Первый круг они совершили вполне нормально, и гауптман с облегчением подумал, что через несколько минут Винкельхок решит возвращаться на базу – никакой лодки в заливе не было и в помине, – однако тот вдруг снизился, изменил шаг винта и, убрав газ до опасного минимума, принялся ползать над водой какими-то странными зигзагами. Вниз он не смотрел, вперед тоже.
Он смотрел внутрь себя и испытывал нестерпимое желание закурить.
Где-то здесь, в глубине залива, работал двигатель, которому тут было не место, и это нервировало. Самым странным был тот факт, что Дирк никак не мог определить тип механизма. Он был горячий: сей факт не вписывался ни в какие рамки.
Он не был планетарным «субсистемником» какого-нибудь человеческого корабля, он не походил на применяемые некоторыми молодыми расами ионнные преобразователи, он не выдавал характерную для «высоких» полевых систем струю ледяного огня, которую Дирк способен был распознать с огромных, совсем не планетарных, дистанций.
Под крылом его «Мессершмитта» коптила какая-то непонятная чертовщина, и Дирк точно знал, что здесь и, главное, сейчас ее быть не должно.
Ему мешала вода, он не мог определить глубину нахождения цели, он даже не мог точно разобраться с ее местоположением. Непривычная беспомощность бесила его, отзываясь в висках короткими иголочными уколами.
Дирк не спрашивал себя, каким вообще образом у побережья Северной Африки мог оказаться агрегат, не имеющий никакого отношения к действующей эпохе. Он думал о другом. Впервые за долгие годы он столкнулся с силой, идентифицировать которую не смог, – это было жутковато.
Винкельхок поправил сдавившие лоб очки, чертыхнулся и сплюнул на пол кабины.
– Дирк, – хрипло заорал вдруг Больт, – Дирк, над нами – «Сифайры»!
На секунду забывшись, Винкельхок изверг витиеватое ругательство на незнакомом гауптману языке и дал газ. Задирать голову ему не требовалось. Поспешно изменив шаг винта, он обогатил смесь и рванул ручку на себя. Воздетый к небу могучим двигателем, его «Мессершмитт» встал почти вертикально.
Британских палубников было четверо. Рассуждать, какого дьявола они здесь очутились, было некогда – первая пара, используя свое преимущество в высоте, уже неслась наперерез поднимающимся истребителям с черными крестами на крыльях. Больт не потерял хладнокровия – аккуратно разойдясь с ведомым, дал педаль и плавно развернул свою машину носом ко второй паре.