— Доброй ночи, брат мой! Уже собираетесь запирать?
Молодой человек, до этого не замечавший позднего гостя, испуганно обернулся, но, увидев знакомое лицо и сутану, выглядывающую из-под дорожного плаща, облегчённо вздохнул и улыбнулся:
— И вам Доброй ночи, брат! Время уже позднее, а на дороге было пусто с полчаса тому назад — простите, что не заметил Вас. Заходите скорее, и да завершим вверенную нам заботу — запрём врата. К сожалению, мы уже отужинали, однако, я думаю, для Вас вполне найдётся миска горячего овощного рагу. Да и свободная келья тоже. Придётся ведь Вам заночевать в нашей обители — до утра мы никого не имеем права выпускать.
Молодой монах произнёс последнюю фразу извиняющимся тоном и, повторно улыбнувшись Мануэлю, сделал рукой приглашающий жест.
— Благодарю тебя, брат мой. Как тебя зовут? Скажи, всё ли у вас здесь благополучно в последние дни? Не было ли чего-то необычного, или может быть, не проявлялись ли некие знаки свыше?
Говоря это, священник бодрым шагом попытался пройти через монастырские врата, но его вновь что-то затормозило — как будто он натолкнулся на толщу тёплой воды. Его собеседник же, привычно взяв под уздцы предоставленную на его попечение кобылу, спокойно переступил незримую границу и, пройдя пару шагов, обернулся, чтобы ответить. Заметив, что Мануэль по-прежнему остаётся на месте, юноша удивлённо поднял брови, вслух же сказал:
— Моё имя Верпетий. Благодарим, но — нет, ничего из того, что вы перечислили, у нас не замечалось. Мы всё также тихо существуем на пожертвования богатых путников и средства городского прихода. Правда и тех в последнее время становится маловато. Ещё вот, такие как ты — разъезжают ночами и объедают нашу и без того скудную кухню!
У Мануэля в голове слегка помутилось. Что этот щенок себе позволяет!? Как может он говорить ему, уставшему страннику, да ещё и выше него по сану, такие наглости?
— Я вижу, вы недовольны своим положением здесь? Но ведь вы всегда можете уйти в другое место, более соответствующее вашим представлениям о жизни в Доме Господа?
Голос его прозвучал холодно, однако юный служитель лишь недоумённо воззрился на него:
— Простите мне моё невежество, брат мой. Но — о чём вы? Я лишь спросил, не хотите ли вы зайти за ворота. Темнеет — нам пора уже быть в покоях.
Мануэль такого нахальства стерпеть не смог. Отпираться от слов, которые тот только что произнёс, находясь на освящённой земле? И которые он только что слышал собственными ушами? Это же чистой воды богохульство!
Юный монах увидел, как зажглись глаза его собеседника, и зажглись огнём отнюдь не радости. Яростный взор сопровождался отчаянной попыткой первого подойти к нерадивому мальчишке и влепить ему хорошую затрещину, но, сколько отец Мануэль не порывался — он так и не смог сдвинуться со своего места. Между тем стремительно вечерело, и солнце уже практически зашло за лилово-красную полосу на западе. С каждой минутой становилось всё холоднее, и воздух начал постепенно потрескивать от сгущающегося к ночи мороза.
Монах испуганно смотрел на Мануэля, а сам невольно пятился подальше от странного священника — внутрь монастырского «круга».
— Что с Вами, милый брат? Почему Вы не можете зайти? Что-то мешает вам переступить порог нашего отрадного приюта?
— Отрадного?! Да ты же только что кричал о малых его доходах и о том, что мне подобные отнимают у тебя твой лакомый кусок?!
Диего Мануэль был в ярости, и вместе с тем он был совершенно растерян — он не мог перейти порог монастыря! Не мог преодолеть его физически! Как это может быть? Неужели всё это происходит с ним — тем, кто так крепко и искренне обожает своего Создателя?
— Я…я…ничего этого не говорил, простите меня! Но я не говорил этого! Я лишь спросил, какого овса дать вашей лошади и ещё сказал, что у нас здесь мир и спокойствие во труде и вере, и всё. Клянусь Вам!
Мануэль видел, что Верпетий напуган не меньше его самого, но происходящее столь же обескураживало, сколь и раздражало священника, а потому он задал последний вопрос, ответ на который мог объяснить ему — сошёл он с ума, или ещё не совсем?
— Скажи мне, мальчик, тебя зовут Верпетий? Ты назвал мне своё имя?
Карие глаза юноши широко распахнулись, и он лишь тихо пробормотал:
— Да, так меня зовут. Но… я не успел назвать Вам его — вы закричали, и я забылся. Откуда же оно Вам известно?
Только тут Мануэль осознал, какую шутку сыграло с ним его собственное воображение. Это мнимое видение, очевидно, было вызвано чрезмерными страхами перед предстоящим свиданием с епископом Корнетти. Ещё и усталость от дороги, верно, начинала брать своё. Однако эта галлюцинация была весьма странной, если не сказать, зловещей…
Диего Мануэль нервно рассмеялся в сумеречном свете заходящего солнца, и в тот же миг ощутил, как невидимая преграда на его пути в святую землю мгновенно исчезла.
— Прошу у тебя прощения, брат мой, — ответил он. — Но я, очевидно, встречался с тобой раньше, а сейчас, как видишь, изрядно устал в дороге. Да и подзабыл. Ты ведь работаешь в библиотечном крыле?
Вопрос был задан небрежно — Мануэль знал, что большинство здешних братьев его возраста работают, в основном, в библиотеке — снимая переписи с редких и старинных свитков. Он и сам часто бывал там, поэтому сейчас надеялся на то, что не промахнётся. На самом же деле священник не знал имени привратника, и это больше всего пугало его. Но думать об этом сейчас он не хотел — ещё надо было решить дело, ради которого он приехал.
— Да, брат мой, всё верно — я занимаюсь переписью в южном секторе. А мы разве встречались там?
— Ну конечно, — Мануэль, как ни в чём не бывало, зашёл внутрь комплекса, с благостностью в сердце ощутив слияние с освящённой землёй. — Я тогда просил у тебя один из трудов Гесиода — греческого мудреца, и ты любезно предоставил его мне. А теперь, — священник улыбнулся, хотя левое веко его при этом подрагивало, — Давай же запрём ворота и отправимся в трапезную, мой друг. С твоего позволения, я сильно проголодался и устал. И ещё одно — Его Святейшество, епископ Корнетти, он свободен сегодня вечером? Сможет ли он принять меня?
Монах, промолчавший, когда Мануэль пересёк границу врат с лёгкостью птицы, хотя до этого не мог сделать в её сторону и шага, теперь покосился на гостя с нескрываемой подозрительностью. Он был уверен в том, что знакомы они не были, хотя бы потому, что переводом с греческого сам Верпетий занимался не так часто, а уж если бы кто-то попросил у него труд Гесиода — он бы непременно запомнил. Однако Мануэля юноша никогда ранее не встречал — это точно. А вдруг сам Дьявол явился в их обитель в образе странствующего священнослужителя? Говорят, такое раньше бывало, и не раз. Но в таком случае, он бы не выдержал прикосновения к здешней земле, сгорел бы вмиг, не приведи господи (привратник мелко-мелко покрестился, другой рукой отчаянно сжав уздечку и прижавшись к горячему боку лошади). Нагнав Мануэля, к тому времени слегка опередившего его на пару-тройку шагов, Верпетий, весь трясясь от страха, но стараясь его не выказать, вежливо ответил:
— Хорошо, брат мой. Простите мне мою забывчивость, у нас в библиотеке много кто бывает — всех порой в уме и не удержишь, — он коротко рассмеялся. — Прошу Вас, подержите пока свою лошадь, я закрою врата и мы пройдём в общую комнату. Насчёт епископа — думаю, он вас примет. У него как раз сегодня свободный вечер — совсем нет просителей.
Передав лошадь обратно хозяину, юноша наконец сделал то, что должен был и, спустя почти пятнадцать минут (ворота были тяжелы — даже для такого хорошо сложенного человека как Верпетий), они с Мануэлем вошли в главное здание монастыря, предварительно отведя лошадь на конюшню, где передали её под опеку внимательных и доброжелательных послушников.