— Муй бьен, камарадос.
По-испански это приблизительно означало: «Все в порядке, ребята».
— Муй бьен, — согласился с ним насмешливый мужской голос.
По Митьке словно ток прошел. От пяток до затылка. Предчувствуя неприятности, он медленно оглянулся. И увидел серые брезентовые сапоги. Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем синюю же гимнастерку под красноармейским ремнем, малиновые петлицы и молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.
— Безобразничаем… — не то спросил, не то просто сказал милиционер.
Митька молчал. Спорить было бесполезно, соглашаться — глупо. Митька встал, машинально отряхнул штаны и с упавшим сердцем стал разглядывать сапоги милиционера.
— Ну, придется прогуляться, — сказал милиционер и почему-то вздохнул. — До отделения.
Ну отчего так получается? Только что было все хорошо, и вдруг — раз! — валится на человека беда!
Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде «дяденька, больше не буду, простите, я нечаянно», то, наверно, можно еще спастись. Но реветь и унижаться, когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.
— Идем, — сказал милиционер и подтолкнул Митьку в плечо. — Да не вздумай драпать.
Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.
Они пошли по улице Герцена. По той самой, где он, Митька, родился и без особых несчастий прожил почти двенадцать лет. Мимо швейной мастерской, где работала мать Витальки Логинова; мимо забора, где нарисована была мелом старая лошадь, похожая на генерала Франко (Павлик Шагренев рисовал), мимо его, Митькиного, двора с двумя тополями, двухэтажным домом и флигелем.
Хорошо, что хоть знакомые не встретились. Попалась навстречу маленькая девочка с жестяным бидоном — свободная и счастливая. Протарахтел голубой автобус — в нем тоже ехали счастливые и свободные люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.
Потом они зашагали по Садовой. «Во второе отделение ведет», — обреченно подумал Митька. Чуть повернул голову и взглянул на своего конвоира. Молодой совсем, новичок, наверно. Обрадовался, что поймал «нарушителя»». Жулика или шпиона поймать не может, вот и привязался к Митьке.
Странно даже: такой парень, вроде и не злой с виду, на артиста Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.
— Шагай-шагай, — поторопил милиционер, — не крути головой. — Подумал и добавил: — А еще, наверно, пионер…
— Ну и что… — хмуро сказал Митька.
— Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.
— Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.
— Ничего, разберемся. Как фамилия?
— Сидоров.
Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть свою собственную фамилию.
— Имя?
— Валерий.
— Где живешь?
— На Перекопской. Дом три, — сказал Митька и с грустью вспомнил хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а недавно уехал в Пензу.
— Ладно, шагай, — снова сказал милиционер.
Рядом был дощатый забор стадиона. В Митьке вдруг будто пружина сработала! Секунду назад он и не думал о бегстве, а тут вдруг кинулся к забору, подскочил, подтянулся изо всех сил, закинул ногу на кромку…
Крепкие пальцы ухватили Митьку пониже колена.
— Вы куда, гражданин Сидоров? Нам вроде бы не футбол смотреть.
Митька тяжело прыгнул в траву у тротуара.
— Странно даже, — сказал милиционер. — Шли, разговаривали… И вдруг — бац! Ведь договаривались же: не драпать.
— Ну что вам от меня надо?! Что я такого сделал?! — с прорвавшимся отчаянием воскликнул Митька.
— А тумбу кто дырявил? Может быть, я? Ты.
— «Дырявил»! Одна малюсенькая дырочка! Залепят — вот и все.
— Если все будут по тумбам стрелять, что получится?
— Все не будут, — безнадежно сказал Митька.
— Рейку зачем оторвал от штакетника? Разве не хулиганство?
— Я ее только на минуточку. Я потом бы опять приделал.
— Врешь, — убежденно сказал милиционер.
«Вру», — подумал Митька и сказал: