Непонятно это Жене. Везде говорят, что хлеба надо больше, что хлеб — всему голова, а у каждого своё на уме. У товарища Ведерникова все мысли о молоке, с него за молоко «стружку снимают». Дед Никита за деньгой гонится, по два ведра зараз носит. Тётки в магазин за селёдкой бегут, время считают, лишний километр не обойдут. Шофера — те вообще нахалы, каких свет не видывал, только и норовят напрямую да поскорей: у них зарплата с выработки. Каждый свою выгоду блюдёт, а до хлеба, выходит, никому дела нет.
Чем дальше шло время, тем больше портилось у Жени Стрельцова настроение. Командиры постов чуть не каждый день докладывали о новых тропинках и дорогах на полях. И главное — никого не поймать. Будто специально по ночам ходят, когда патруль спит.
И вот чаша переполнилась. Женя не выдержал. Случилось это в последний учебный день.
Проснулся я рано, сел на велосипед и покатил в школу кружной дорогой: решил на поля посмотреть. Только переехал мостик через Шешму, на траве свежий след увидел: кто-то на мотоцикле катил. Подумал, что рыбаки из города, весной они часто сетками по омутам шастают. Поехал по следу и скоро на краю озимого поля увидел знакомый «Урал», а за ним спиной ко мне стоял бригадир Телегин.
Было в его спине что-то не похожее на Телегина. Как будто потерял что и не может вспомнить, где и когда.
Я остановился сзади и тихо сказал:
— Здравствуйте, товарищ Телегин.
Он обернулся, поглядел на меня рассеянно и говорит:
— Здравствуй, товарищ Стрельцов, — и руку подал, крепкую, как железо.
Мои пальцы так и хрустнули. Я даже присел.
— Ну и жмёте вы!
— Привыкай, брат. Мужик крепким должен быть, никакой беде не поддаваться.
— А у вас беда?
— Беда, Стрельцов. Пропадает пшеница. Азота бы ей сейчас центнера три-четыре, а где взять? Дают с гулькин нос. А я не волшебник, не умею из ничего хлеб делать.
На мой взгляд, пшеница была как пшеница, ровная, зелёная, без проплешин, и я сказал:
— Пудов сто уродит.
— Сто пудов — это шестнадцать центнеров. Пустяк. «Мироновская» сорок должна давать.
— Ого!
— Что «ого»? Люди получают, а мы — хуже?
Я решил поделиться своими мыслями.
— Товарищ Телегин, может, у людей не ходят и не ездят по полям где попало? Я никак не могу понять, почему у нас такой… ну, беспорядок?
Он нахмурился и долго молчал. Потом спрашивает:
— Ты чего в такую рань катаешься?
— В объезд выехал.
— Ага, забота, значит, спать не даёт. Мне — тоже. Вот и ответ на вопрос. Понял?
Чего ж тут непонятного? Если бы у каждого была забота… А почему её нет?
Худо как-то на душе стало.
В школу я приехал злой. Тут ещё Башкин привязался, почему его не подождал. Привык, чтобы за ним заходили и с постели поднимали.
Потом на уроке русского языка гоняли меня по грамматике. Последний школьный день — это не занятия, а подчистки. У кого сомнительная оценка, того гоняют по всей программе. По мне было сомнение между тройкой и четвёркой. Хотели вытянуть на четвёрку, а я не вытянул и ещё больше распсиховался.
В таком настроении и пошёл на комитет комсомола. Штаб патруля вызвали с отчётом. Мне — первое слово.
— Расскажи, Стрельцов, о проделанной работе.
Ничего не могу сказать, хоть убейте. Заскочило что-то в голове, ни взад ни вперёд. Танька шепчет:
— Щиты на тропинках ставили… Объезды делали…
Ну чего подсказывает, без неё не знаю, что ли? «Щиты»… Доски зря портили. Ноль внимания на них.
— Что же ты, Стрельцов? — спрашивает Анна Васильевна. — Боевой парень — и растерялся.
Мне привиделась понурая спина Телегина.
— Не растерялся я, — говорю, — а дело это пустое. Лучше бы азота дали. Пшеница никудышная.
На комитете Тамара Зорина сидела, счетоводка, от колхозных комсомольцев. Она стала меня утешать:
— Напрасно так говоришь, Женечка. О патруле очень хорошо отзываются колхозники. И по посевам остерегаются ходить…
Никакого отчёта у меня не получилось. Другие что-то говорили, докладывали. Под конец нас даже похвалили. Но мне всё равно было худо.
После заседания на меня накинулись ребята. Особенно Башкин разошёлся, орёт на всю улицу:
— Снять Стрельцова с начальников! Проголосуем — и долой!
Танька Ведерникова — в защиту:
— Мальчики, не нападайте на Женьку. Он ещё не научился хорошо отчитываться.
Ах так! Не научился? Кричу:
— И снимайте! Вот вам хомут и дуга, я вам больше не слуга.
И пошёл. Иду и насвистываю: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…» Сзади шум, гам. Наплевать, хоть передеритесь!