— У меня конь не распряжён, на придворке стоит, — придумал я отговорку. — В следующий раз зайду, Анна Васильевна. До свидания.
И закрутил педали, только пыль из-под колёс. «Ну погоди, Ведёркина, посмеёшься! Прочитаешь мою заметку в газете — подожмёшь губки. Я так расписал Тольку Башкина, что позавидуете».
Грозил я Таньке-зазнайке, а радости отчего-то не испытывал. Даже, наоборот, скучно стало. Если правду говорил Башкин, то именно она, Танька, заступилась за меня и не позволила снять с начальника штаба. Может, и сейчас она не ехидничала, а рада была, что наконец-то я появился на горизонте. И если по справедливости, то надо было в заметку и Таньку Ведерникову вписать. Да и другие ребята чего-то делали. А я одного приятеля расхвалил. Хоть назад возвращайся и обратно письмо забирай. А как его из ящика заберёшь?
Совсем ненормальный стал. Совесть какая-то появилась. Раньше не было, а теперь точит, как червяк. Наверно, потому, что мою фамилию печатными буквами написали.
Вот что наделал председатель сельсовета своей заметкой.
4
Катилось красное лето. Всё выше поднималось солнце, описывая по небосводу дугу в три четверти горизонта. Но однажды невидимые небесные кузнецы приковали концы солнечной дуги: с одного конца к старой берёзе над Митиным омутом, с другого — к разбитой молнией сосне в лесу за Игнатовкой, и солнце три дня ходило на привязи. Потом жаром своим растопило заклёпки и двинулось назад — день сократился на воробьиный шаг.
Выколосилась и зацвела рожь, на полянах созрела земляника. При виде рубиновых капелек в сочной зелёной траве Женя не выдерживал искушения, спрыгивал с телеги и, рискуя опоздать к утренней дойке коров, ползал по росистым косогорам.
В один из последних июньских дней его позвали в контору молокозавода и велели расписаться в получении зарплаты. Он получил шестьдесят семь рублей сорок две копейки. Первые трудовые деньги! Женя не знал, куда их положить. Сначала сунул в карман штанов, но побоялся, что на каком-нибудь ухабе выскользнут, и переложил за рубаху. За рубахой тоже было не надёжно, и он ничего больше не придумал, как опустить деньги в пустой бидон, на котором сидел.
Дома всё до копейки отдал матери, сказав при этом как можно равнодушнее:
— Получку получил. Прибери куда-нибудь.
Мать улыбнулась и сказала:
— Не бедно живём, распорядись сам. Купи себе чего-нибудь.
— Ну чего я куплю? Всё есть. Может, отцу табаку, смалит по пачке в день?
— Можно и табаку, — опять улыбнулась мать. — А себе музыку какую-нибудь, теперь модно. Вон дачники, повесят через плечо и наслаждаются.
— Во, сказанула! Буду на ерунду тратиться! Кабы фотоаппарат, он для дела нужен.
— Ну что ж, купи аппарат.
После обеда Женя пригласил Башкина, и они покатили на велосипеде в районный центр за восемь километров. Обошли все магазины, наелись вдоволь мороженого, по бутылке лимонаду выдули и опять пошли по магазинам, всё не решаясь тратиться по-серьёзному. Жалко было денег. Вот лежат они в кармане, зашпиленные булавкой, увесистой такой пачкой лежат, и приятно чувствовать, как оттягивают карман. Всё в твоей власти. Хочешь в кино иди и смотри хоть десять сеансов подряд, хочешь котлеты в столовке закажи, официантка принесёт и скажет: «Пожалуйста, молодые люди», а хочешь — стой у прилавка, вели показать то одно, то другое, и тебе будут показывать, объяснять, что вещь надёжная, очень нужная, покупают нарасхват… Словом, ты хозяин положения, твоё желание — закон, ты — вполне самостоятельный человек. А как только потратишься, как опустеет карман, так и всесильность твоя куда-то исчезнет, словно позабудешь вдруг волшебное заклинание.
Жене не хотелось расставаться с чувством всесильной уверенности, но… покупать всё-таки надо было. На то и деньги. В культмаге они выбрали фотоаппарат «Смену», прикупили ещё плёнки, кассет, бумаги, ещё бачок и красный фонарь. На увеличитель пока не стали тратиться, решили, что можно пользоваться школьным. Потом Женя купил пять пачек трубочного табаку отцу и флакон дорогих духов матери. Себе на дорогу набили карманы пряниками, конфетами, мармеладом. Через каждый километр они присаживались где-нибудь на бугорке и опустошали кульки, пока не наелись до тошноты.
— Фотоаппарат ты здорово придумал, — говорил приятелю Башкин. — Можно потравщиков снимать на карточки. Карточка — это документ, не отвертится, в случае чего.
— Потравщики само собой, — отвечал Женя. — Я хочу Телегина снять и всю его бригаду. Когда трактор нам будут вручать, все портреты в школе повешу.