— Мне кажется, ты прав, — серьезно сказал Сергей Павлович, — ребят надо упражнять в моральных поступках, упражнять, — он подчеркнул слово, — в чуткости к товарищам, выполнении своего долга, слова… Тогда отвлеченные нравственные формы превратятся в правила поведения… И, конечно, развивать чувство этики… Я в дневнике у моего Ковалева прочитал: «Если я сижу в нашем кино и вдруг увижу — офицер смотрит картину стоя, или наша Алексеевна осталась без места, я не могу спокойно сидеть. Мне кажется, они думают обо мне: „Невежа ты, невежа. Этому тебя учат?“ Настроение портится, интерес к картине пропадает. Но как только уступаю место, сразу на душе становится спокойно и на экран приятно смотреть».
— Хорошо! — одобрительно сказал Алексей Николаевич, — право, хорошо. А мы, знаешь, — ревниво сообщил он, — в отделении стали выпускать газету «За честность и вежливость». Кошелев редактирует. А Каменюка — постоянный корреспондент. Между прочим, я ему оказал: «Помоги Авилкину стать комсомольцем, иначе мы с тебя спросим»…
— Твой Авилкин, все такой же? — полюбопытствовал Боканов.
— Ну, что ты? — встал на защиту своего питомца Беседа, — он теперь много лучше, да и сегодня я для него припас… один педагогический снарядик. Но об этом потом расскажу, извини, надо идти…
В классе ребята нетерпеливо ждали Алексея Николаевича. Это интересное собрание он назначил две недели тому назад.
Дадико и Павлик получили тогда же задание — выучить отрывки из «Детства Обломова», Артем и Ильюша — подобрать материалы из газет о стахановцах и героях труда.
Расселись за парты. Выжидающе уставились на капитана; в дверях появился майор Веденкин. Поздоровавшись за руку с Беседой, он сел за парту. Беседа предоставил слово Авилкину и Мамуашвили. Они читали наизусть: «Он большую часть свободного времени проводил, положив локоть на стол, а на локоть — голову… Дальше той строки, под которой учитель, задавая урок, проводил ногтем черту, он не заглядывал, расспросов ему никаких не делал и пояснений никаких не требовал.
…Как встанет утром с постели, после чая ляжет тотчас на диван… и обдумывает… пока голова утомится от тяжелой работы… довольно сделано сегодня для общего блага».
— Как ему не скучно? — удивленно прошептал Максим.
— Действительно облом, — шопотом же ответил Артем. — Ему бы только на боку лежать, да покрикивать: «Эй, Васька, Ванька, подай, сбегай». Прямо, паразит, — заключил он.
Когда Павлик и Дадико закончили чтение, их место заняли Каменюка и Кошелев. Они начали рассказывать о шахтерах Донбасса, колхозниках Киргизии, о восстановителях Сталинграда.
— После работы на производстве, вечером, добровольно идут помотать строителям… — с увлечением говорил Артем, вздергивая подбородком.
Авилкин нетерпеливо поднял руку.
— Вот бы у кого Обломову поучиться! — восхищенно воскликнул он, вскочив, и тотчас сел.
Кирюша осуждающе пробурчал:
— И родители виноваты, что так воспитали…
Алексей Николаевич улыбнулся про себя; Голиков имел в виду, конечно, свою маму, очень баловавшую его.
Каменюка тактично сказал, не называя имени, но все поняли., что это в адрес Авилкина:
— Если б у нас осколок облома завелся, уроки не учил, разве бы мы это терпели? Факт, что нет!
Авилкин, на всякий случай, одобрительно помотал головой, а офицеры незаметно переглянулись.
Следующий день был воскресным. Старшие роты ушли на концерт в филармонию.
В полдень Авилкин, слегка пригнувшись, стремительно бежал по плацу и кричал:
— Ребята! Герой труда приехал… Ребята! Изобретатель оружия… Три ордена Ленина… У нас в роте он…
Все, кто были на плацу, ринулись в бытовой корпус. В клубной комнате собралась вся рота майора Тутукина.
Такие встречи со стахановцами, учеными, старыми большевиками, представителями демократической молодежи Болгарии, Албании, героями — устраивались часто. Зорин требовал от воспитателей:
— Учите детей видеть вашу жизнь… Кадета отгораживали монастырской стеной, чтобы при столкновении с действительностью не рушились фальшивые идеалы, прививавшиеся в корпусе. Мы же заинтересованы в слиянии с жизнью родины… Мы — миллионная часть ее.
И действительно, дыхание страны ясно ощущалось детьми за высокими стенами училища. Когда, победоносно завершив войну, народ стал залечивать раны, и задымили тысячи строек, и вчерашние гвардейцы стали у домен, поднялись на строительные леса, то так же часто, как во время войны, можно было услышать в училище: форсировали, штурмовали, сломили, — теперь звучало новое: построили, пустили в ход, подняли из руин. Это воспринималось, как донесения с поля боя, с фронта сражения за пятилетку. Страсть борьбы охватила и училище: появились стенды с цифрами пятилетки, комсомольцы устраивали субботники, переписывались с шахтерами, — собирали посадочные семена, делали радиоприемники для жителей Яблоневки, летом помогали колхозам. Майор Веденкин спрашивал на уроке:
— Вы обратили внимание, — что сейчас печатается в газетах на месте прежних сообщений «В последний час»?.
И так же, как в дни войны, сводки Информбюро, письма из дома и с фронта, рассказы взрослых объединяли ребят в едином стремлении быть полезными родине, достойными ее славных дел, — так и теперь крепла близость с народом-строителем.
Суворовцы чувствовали себя членами большой семьи, жили ее интересами, подчиняли ей свои личные устремления, ощущали свое место в великом народном движении вперед.
… На этот раз гостем оказался знатный оружейник, имя которого хорошо известно всей стране. Он приехал на несколько дней в этот город и, по просьбе Зорина, пришел в училище, но неожиданно, в воскресенье. Поэтому встреча, к огорчению Зорина, произошла лишь с «тутукинцами».
Высокого роста, с худыми костистыми плечами, белыми усами, придававшими ему домашний вид, — гость сразу пришелся по сердцу ребятам. В нем понравились: и волжский говорок, и веселые добрые глаза, и заразительный смех. Он сел за стол, — предложил ребятам, будто подгребая к себе что-то: «Поближе, поближе, кружочком!»
Они с готовностью облепили его стул, доверчиво жались.
— Разрешите узнать, что вы сейчас изобретаете? — выдвинул на мгновение из плотной стены тел голову Павлик.
Беседа осуждающе посмотрел на Авилкина, и он спрятался за спинами товарищей.
Гость, Николай Васильевич, хитро прищурил глаза.
— Это — военная тайна, — понизил он голос, — но вам я, так и быть, скажу…
Ребята замерли, подались вперед.
— Я с товарищами, — таинственно приложил он палец к губам, — по указаниям товарища Сталина, — все затаили дыхание, ждали откровений, на секунду простодушно поверив, что сейчас им сообщат великую тайну, — … улучшаю оружие! — закончил Николай Васильевич и, откинувшись на спинку стула, разгладил усы.
Все понимающе заулыбались. Чудаки, захотели чего! Ясно — нельзя говорить, присягу-то он давал.
— А у вас изобретатели есть? — полюбопытствовал гость.
— Так точно!
— Есть!
— Максим реактивный самолет сделал!
— Как настоящий!
— Каменюка электромоторчик собрал! Ему наш капитан помогал.
— Такой махонький, а крутится!
Николай Васильевич обрадованно сказал: