Артем рассказал Алексею Николаевичу о своем обещании. Беседа с готовностью поддержал его, мгновенно оценив открывающиеся возможности. Он заставил Артема дважды переписать конспект рассказа о Суворове, выучить его, кое-что сам дополнил, взял в историческом кабинете училища альбом о Суворове и вместе с Артемом отправился в назначенный час в школу. Они шли улицей, залитой солнцем. Май разбросал по земле зеленые сережки тополя, затопил город молочной пеной цветущих садов. Над нежнорозовым яблоневым цветом навис несмолкаемый пчелиный гул.
По дороге воспитатель давал последние наставления:
— Когда зайдем в школу, фуражку сними… перчатки позже положишь в фуражку…
— Да вы не бойтесь, я не подведу! — уверял Артем, приноравливаясь к широкому шагу офицера.
«Ишь ты, самоуверенный какой», — с опаской подумал капитан. Но, действительно, — краснеть ему не пришлось. Каменюка держал себя безупречно: со стороны посмотреть — прямо изысканнейше воспитан! Его невозможно было ни в чем упрекнуть. Прежде чем приступить к докладу, он догадался даже (совершенно самостоятельно, об этом ему не говорил Алексей Николаевич) спросить у учительницы («правильно, правильно — мысленно похвалил Беседа, — именно у нее и следовало спросить, а не у меня»):
— Разрешите начать?
Учительница удовлетворенно кивнула головой:
— Пожалуйста. — И посмотрела на своих детей: мол, слышали? — учитесь!
Ученики уставились на Артема с нескрываемым восхищением. Вот это парень! Пуговицы мундира сияют, на воротнике какие-то штуки золотые, на брюках прямо генеральские лампасы, белые перчатки он небрежно положил в фуражку. А как говорит, — заслушаться можно! — И про Измаил, и про Швейцарский поход, и даже точно объяснил, почему училище суворовским называется. Сам такой выдержанный, но видно, если его затронешь — в обиду не дастся!
Каменюка чувствовал себя великолепно: откуда только появились уверенность жестов, спокойная рассудительность? Он не важничал, не «задавался», но маленькая фигура его буквально излучала достоинство.
— Я вот вам кусочек прочитаю на память, — сказал Артем, — это Александр Васильевич Суворов племяннику своему написал. Конечно, можно своими словами… Но лучше я — точно.
Каменюка обвел всех взглядом, словно бы говоря: «Вы только послушайте, послушайте» и, вздернув раздвоенный подбородок, начал: — «Будь отважен, но без запальчивости, подчинен без унижения, тверд без упрямства, скромен без притворства… Утомляй тело свое, дабы укрепить его больше». — Артем перевел дух:
— Это значит, — не выдержал он, чтобы не пояснить: Тяжело в учении — легко в бою. Ясно?
— Ясно, — дружным хором ответили слушатели, вконец покоренные.
— Ну вот, пойдем дальше, явно подражая майору Веденкину, произнес Каменюка, — «Будь умерен в своих нуждах и бескорыстен в поступках…»
Над партой поднялась рука:
— Бескорыстный — это когда на деньги не жадный?
— Верно! — подтвердил Каменюка и, подумав, добавил:
— И когда стараешься для других, а о себе не думаешь!
«К службе отечества своего, — продолжал он, — являй искреннюю ревность! Будь терпелив в военных трудах; в несчастье не унывай и не отчаивайся!»
Когда Артем кончил, посыпались вопросы. На один из них — сколько наград, было у Суворова — он не смог ответить, собрался было честно признаться: «Сейчас не помню, узнаю, скажу», но на помощь подоспел Беседа, и Каменюка солидно поддакнул:
— Точно! Шестнадцать…
Со средней парты встал востроносенький, русый паренек в синей косоворотке. Желая показать и свою воинскую искушенность, повернулся к Беседе:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу докладчику.
— Пожалуйста, — залучились гусиными лапками морщинки у глаз Алексея Николаевича.
— Товарищ докладчик, давайте сдружимся — наш класс и ваш… У нас авиакружок — первый в области.
— Первый в области! — разгорелись глаза у Артема и степенность его исчезла. — Да мы с удовольствием! — Он осекся, посмотрел в сторону воспитателя. Тот одобрительно кивнул головой.
На волейбольной площадке состязаются офицеры — математики против историков. Семен Герасимович около судьи сочувственно покашливает при каждой неудаче коллег. Вокруг — стена «болельщиков».
— Товарищ майор, тушите!
— Резаным, резаным…
— Последний удар!
В ворота училища въехало несколько автомашин, — возвращались с поля офицеры-воспитатели. Среда для них самый тяжелый день недели. К обычным обязанностям в этот день прибавляется командирская учеба. Вот и сегодня они выезжали на рекогносцировку местности и по сразу загоревшим, обветренным лицам, по старательно стертой, но въевшейся в сапоги весенней грязи можно было безошибочно определить — генерал, проводивший эти занятия, заставил их немало исколесить поле.
Начальник строевого отдела встретил во дворе Боканова приветливым окликом:
— Добрый день, товарищ майор!
— С каких это пор, — майор? — удивленно возразил Сергей Павлович.
— Пришел приказ о присвоении вам нового звания. Запасайтесь погонами с двумя просветами… и угощением для меня за добрую весть, — пошутил он.
Боканов едва успел почиститься и умыться, как надо было вести взвод в тир.
Выполняли второе упражнение по стрельбе из карабина. Первым стрелял сам офицер и все три пули уложил в десятку. Передав оружие Ковалеву, посоветовал:
— Наводите под нижний обрез яблочка.
Павлик Снопков позади огневого рубежа шопотом острил по поводу каждого выстрела товарищей:
— Определенно не тем глазом целил!
— Поехала молоко пить!
К шуткам его обычно относились снисходительно, но сейчас кто-то серьезно остановил: «Не надо под руку!»
— Суворовец Снопков Павел, на огневой рубеж! — раздался голос Боканова и Павлик четким, красивым шагом быстро подошел к офицеру. Стрелял Снопков метко и сегодня отстал от лучшего стрелка взвода — Владимира — только на четыре очка. Общий результат стрельб был хорошим; довольный Сергей Павлович приказал Братушкину и Пашкову почистить оружие, а с остальными пошел в класс.
— Сейчас будут передавать по радио важное правительственное сообщение, — сказал он доро́гой.
В классе стоял радиоприемник. Его смастерил Семен, и он ему нелегко дался. Первый собранный им — не заговорил. Товарищи удивлялись. Второй — тоже; тогда начали подтрунивать. Но Гербов год упорно собирал необходимый материал, — сделал третий радиоприемник и он, наконец, заговорил!
…Едва умолк голос диктора, передававшего сообщение о выпуске займа восстановления народного хозяйства, как Владимир, вскочив с парты, предложил:
— Товарищи, давайте сложимся и купим коллективную облигацию!
Предложение всем понравилось:
— Облигацию хранить у командира роты!
— Так и назвать ее — коллективная, третьего взвода!
Савва тут же внес сорок пять рублей (из пятидесяти, недавно полученных от матери), Геннадий — двести двадцать, не сказав, что отдал почти все свои деньги, — от отца переводов больше не было, а эти, заветные, берег на фотоаппарат «Фэд». Семен ходил по классу с мрачным лицом: «безобразие, за душой — ни копейки». Повеселел, когда придумал — «продам букинисту две своих книги».
Собрали восемьсот рублей. Сергей Павлович посоветовал:
— Обратитесь по радио к другим ротам.
Члены бюро здесь же решили пойти по ротам. Андрей сел писать плакат: «Суворовский рубль — в народную копилку!»
Почин подхватили — в училище сразу. Павлик Авилкин писал домой: «Дорогая бабуся! Я подписался на заем на тридцать пять рублей, на те, что ты мне подарила — ты не сердись, пожалуйста… Прошу сообщить, как в нашем колхозе с подпиской?.. Наш капитан говорит, что я стал серьезнее и с учебой у меня дело лучше обстоит, так что ты не волнуйся…»
До начала самоподготовки Ковалев решил отправиться в читальный зал — сделать выписки со стендов о жизни В. И. Ленина и И. В. Сталина. В зале ни души. Володя забрался за высокий щит и весь ушел в работу. Его отвлек голос командира роты. Подполковник Русанов возмущенно говорил кому-то: