…Все в училище было по душе Феде. Он не тосковал по дому, как некоторые из его товарищей, не хотел никакой иной жизни. Ему доставляло огромное удовольствие выполнять даже самые незначительные требования училищного распорядка. Он легко и быстро усвоил, что, ложась спать, гимнастерку надо складывать погонами в сторону прохода, а ремень — пряжкой к выходу, ботинки же ставить у задней спинки кровати. Он лучше всех других помнил, что по пятницам и понедельникам старшина проверяет чистоту подворотничков, по вторникам и четвергам — как носят подтяжки, все ли пуговицы на месте, а по средам и субботам — есть ли носовые платки и чисты ли ногти.
Он аккуратнее всех содержал в порядке тумбочку, заправлял койку. И при всем этом на сердце его была постоянная тревога.
Федя уверил себя, что слишком слаб, чтобы стать офицером, и эта мысль мучила его.
— Ты чего? — на полном ходу остановился Артем против Феди. — Что такое?
Худенькие плечи Феди начали вздрагивать еще сильнее.
— Ты скажешь, наконец, в чем дело? Я в город спешу.
— Иди, иди… — сквозь слезы произносит Федя, — не надо из-за меня…
— Ну, хватит нюни распускать, слышишь! — грубовато требует Артем. — Какой же из тебя будет офицер, если ты…
Но при этих словах Федя начинает рыдать еще громче и, повернув к Артему залитое слезами лицо, выкрикивает с отчаянием:
— Я не… не… буду офицером!
— Откуда ты это взял?
— Скрипкин говорит… — Атамеев сжал кулаки. — И правильно! Прыгать не умею! Бегать не умею! На брусьях выжиматься не умею! Хуже всех! Даже танцевать у меня не получается.
— Даже танцевать? Серьезные пробелы, — не выдерживает и улыбается Артем. — Так из тебя действительно не выйдет офицер.
— Смейтесь! Вам что! — трагически произносит Федя, и голос его звенит.
— Да я и не думаю смеяться, — хлопает его по плечу Артем, — ты видел на Доске почета портрет Володи Ковалева? А когда Володя только поступил в Суворовское, он был слабее всех в роте.
— Ты правду? — недоверчиво спрашивает Федя, но в его голосе слышится надежда.
— Специально для тебя выдумал, — оскорбленно говорит Каменюка, — воспитываю! Педагогика для детей младшего возраста. Ты что же, не читал, каким в детстве Суворов был? А потом закалился.
— А я… тоже смогу?
— Ясно! Если только по-настоящему захочешь. Я же тебе рассказывал, как надо волю воспитывать, закаляться. И потом: по карнизу ты добрался, а Скрипкин струсил. Ну иди, умойся и айда со мной в город! Увольнительная у тебя есть?
— Я не просил. У меня знакомых нет.
По коридору идет майор Боканов.
— Товарищ майор, — вытягивается перед ним Каменюка, — разрешите взять с собой в город суворовца Федора Атамеева?
— Что ж, можно. Только боюсь, хлопот не оберетесь. — Боканов косится на опухшее от слез лицо Феди. — Он, кажется, любитель всплакнуть?
— Нет, что вы, товарищ майор, это ему соринка в глаз попала, а так он, можно сказать, железный человек.
— Хорошо, берите, — разрешает Боканов, — только проследите, чтобы железный человек не простудился.
— Мигом одеться! — приказывает Артем Феде. — Я жду у выхода.
— Разрешите идти, товарищ майор?
— Увольнительную возьмите у дежурного по роте, — говорит Боканов Феде.
Атамеев стремглав мчится в свою роту.
— Алексей Николаевич у себя? — спрашивает офицер у Артема.
— Так точно.
— Пойду проведаю.
«Вот это я понимаю — неразлучные друзья!» — думает Каменюка.
Когда Павлик Авилкин и Скрипкин пришли к Родиным, Митя и Артем уже взобрались на крышу сарая и прилаживали там желоб.
Внизу у порога дома рядом с Федей Атамеевым стояла, держа в руке яблоко, младшая сестра Мити — девятилетняя кудрявая Люда.
Авилкин покосился на балкон: Аллы, как видно, не было дома. «Вот не везет!» — мрачно подумал он и тоже полез на крышу, а за ним проворно взобрался по лестнице Скрипкин.
— Привэт! — небрежно бросил Авилкин, произнося «е», как «э».
Делать на крыше уже было нечего, работу заканчивали. Скоро Митя и Артем спустились вниз. Вот в этот-то момент Авилкина и осенила идея. Он, словно бы нечаянно, отбросил от крыши лестницу, прыгнул на землю и, подняв лицо вверх, весело предложил оторопевшему Скрипкину:
— Давай, Алеша! Прыгай!
Алеша нерешительно переминался на верхушке сарая.
На него во все глаза глядела эта противная девчонка. «Уставилась! — неприязненно подумал он. — А волос сколько, на три драки хватит!»
— Он спрыгнет? — спросила Люда и деловито откусила от яблока большой кусок.
— Спрыгнет! — заверил Авилкин. — Он еще и не так может!
Алеша сжал плотно губы и… прыгнул. Он сильно ударился ногами о землю, но сделал вид, что все в порядке, даже не захромал.
— Какой ловкий! — восхищенно воскликнула Люда. — Хочешь яблоко? — Она протянула надкушенное яблоко.
— Давай! — охотно согласился Скрипкин, победоносно поглядев на Федю.
— Ты, наверно, самый сильный в классе? — спросила девочка.
Искушение было велико, но Скрипкин мужественно преодолел его.
— Н-не-ет, — сказал он, — у нас самый сильный Самарцев.
…Митя озабоченно допытывался у Артема и Павлика:
— Так когда же мы закончим?
— Проволоку нужного диаметра не достану, — досадует Артем. — Алексей Николаевич обещал помочь.
— Я достал, — говорит друзьям Митя и нетерпеливо увлекает их в свою комнату.
Они втроем уже несколько месяцев мастерили модель глиссера, управляемого по радио. Артем и Авилкин страстно увлекались техникой и все свободное время или проводили в гараже, ремонтируя мотоцикл капитана Беседы, или пропадали у Родиных. На прошедшей недавно технической конференции учащихся города Авилкин прочел реферат «Энергетика и ее будущее», а Каменюка — «Применение токов высокой частоты в промышленности».
…Люда привела Федю и Алешу Скрипкина в столовую. На длинном столе, покрытом светло-зеленой скатертью, лежала открытая коробка шоколадных конфет.
— Берите, берите, — предлагает девочка и пододвигает коробку, — мама позволила.
Скрипкин принимает предложение как должное и заслуженное, а Федя говорит:
— Спасибо, не хочу.
Авилкин из соседней комнаты вызвал Скрипкина.
— Конфет не хочешь? — поражается Люда. — Странный какой! Ты совсем конфет не ешь?
— Ем! — подавленный своей самоотверженностью, признается Федя и проглатывает обильно подступившую слюну.
— Так чего же ты?
— Я… Только ты ему не говори… — Он кивает в сторону соседней комнаты, имея в виду Скрипкина, — волю воспитываю…
— А как это? — пододвинувшись, шепотом спрашивает девочка, и ее глаза расширяются.
— Что хочется — того не делать, а чего, примерно, не хочется, хотя и трудно, — а делать!
Слово «примерно» Федя ввернул умышленно: в нем было что-то веское.
— Мне Артем говорил, так можно добиться больших результатов, стать отличником боевой и политической подготовки.
— И ты давно воспитываешь?
— Давно!.. С утра.
Боканов, сидя рядом с капитаном Беседой в ротной канцелярии, говорил:
— Получил от матери Ковалева письмо. Пишет: «…Вы и сейчас имеете на Володю влияние не меньше прежнего. Прошу Вас не оставлять его своим вниманием». Да кто ж думает оставлять? — недоумевающе восклицает он и только тут замечает по выражению глаз друга, что капитану Беседе и самому очень хочется что-то рассказать.
— Сергей Павлович, а ведь правильно сделали, что исключили Туманова! Суровость эта — оправданная.
После своей попытки несколько лет назад «отделаться» от Артема Каменюки капитан Беседа вообще стал противником отчислений из училища: уж кого приняли, каким бы он ни оказался, надо его сделать человеком, — так решил тогда Алексей Николаевич.
Но вот совсем недавно в училище произошел случай, заставивший его опять заколебаться.