Может быть, увлечь Садовского военной техникой? Может быть, пробрать на открытом комсомольском собрании? Все придуманное казалось недостаточным для того, чтобы помочь Олегу.
В нем, действительно, было и хорошее. Владимир не кривил душой, говоря ему об этом тогда в классе. И резкая прямолинейность, и отвращение к заискиванию, и безжалостность в оценке самого себя — все это располагало к Олегу. Но как повернуть его на правильный путь? Да неужели же у него, Ковалева, так мало сил, что он не справится с первым же трудным случаем? Один! Без чьей бы то ни было помощи!
Но помощь вскоре пришла, и лишь тогда Владимир понял, как заблуждался он, самоуверенно избегая ее.
Помощь пришла в лице Демина. Майор долго наедине беседовал с Ковалевым, и он ушел от своего командира роты прозревшим. Теперь ему даже странным казалось, что он мог рассчитывать на успех единичных усилий. Разве он, со своим крохотным жизненным опытом, умнее, одареннее, опытнее тех офицеров, что не менее его обеспокоены судьбой Садовского, не сводят с него внимательных и требовательных глаз, тоже ищут пути? Не ясно ли, что им надо помогать, у них искать поддержки, спрашивать совета?
Да, да, Демин прав, говоря, что даже самый талантливый командир-воспитатель не добьется подлинного успеха, действуя в одиночку, что в нашей Армии, с большей ясностью, чем где бы то ни было, проявляет свою силу педагогика коллективного воздействия.
А он лишь догадывался об этой силе… но не знал, как ее вызвать. Да мало ли чего он еще не знает! Все услышанное им от Демина, вероятно, было для опытных воспитателей давно открытыми истинами, а для него — откровением.
Единственно, с чем Ковалев не мог в душе согласиться, так это с тем, что Демин наказал его «за недостаточную требовательность к Садовскому».
Майору известна была история в ружейном парке, и он остался недоволен «командирской мягкостью» Ковалева, как он сказал.
Демин своей властью наказал Садовского, а от Ковалева потребовал «побольше строгости» в отношении к подчиненным.
Вот поди ж, разберись. А он-то думал, что очень строг.
…Несмотря на то, что с залива дул «финн» — как называли здесь этот резкий ветер — и вторые сутки назойливо моросил холодный дождь, курсанты, расположившись в палатках за городом, не утратили бодрости. То там, то здесь слышались громкий смех, шутки, песни.
Ждали выхода на ученье, почему-то решив, что оно начнется, как только поутихнет дождь, и поэтому часто поглядывали на небо. Но к вечеру клубящиеся черные тучи стали ползти над самой землей и дождь усилился.
— Сегодня погода опять нелетная, — пошутил Снопков, выглядывая из палатки. — Можете, братцы, укладываться…
— Осадки по-ленинградски! — сердито пробурчал Пашков и поднял воротник шинели.
В пехотном училище «спокойных» дней классных занятий выдавалось не так-то много. Жизнь почти совсем переместилась в поле, на штурмовую полосу, в окопы. Даже теорию «приучали» к полевым условиям.
Геннадию это не нравилось. Он полагал, что офицерское училище это, прежде всего, аудитории, лекции, классная доска, ящик с песком. Ну, иногда, выходы на ученья, переходы. Без этого не обойдешься. Но главное все же — учеба в классе.
…Снопков начал устраиваться на ночь: он старательно укладывал в изголовье вещевой мешок, противогаз, лопату.
— Напрасные приготовления, — скептически заметил Геннадий.
— На войне всяко бывает, — многозначительно произнес Павлик, удобнее умащивая противогаз, и добродушно добавил: — Что-то, Геша, у тебя характер стал портиться, — бурчишь, как столетний дед.
— Испортишься тут, — тем же ворчливым тоном ответил Пашков и невольно рассмеялся. Подумал: «Верно, раскисать и хныкать не к лицу».
Тревожный сигнал рожка раздался глубокой ночью.
В штабной палатке командир батальона, сухощавый, с обветренным лицом подполковник лет сорока, спрашивал майора Демина:
— В пункте сбора огонек приготовили? Обсушиться как следует курсанты смогут?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Ну, желаю успеха!
Демин шагнул в темноту. Гудели машины, заводили танки, то там, то здесь вспыхивали и мгновенно гасли карманные фонарики, казалось, дождь старательно заливает их. Майор собрал свою роту под липами.
— Товарищи курсанты, противник выбросил десант в районе поселка Новый, в сорока километрах отсюда. Задача нашего батальона: окружить десант и уничтожить его.
Олег Садовский сильнее сжал ремень карабина. Рядом — справа и слева — стояли его товарищи и, наверно, чувствовали сейчас то же, что чувствовал он, и тоже думали, что нет такого врага, которого они не смогли бы сломить. Олегу страстно хотелось сейчас же, немедля, ринуться в бой, навстречу опасности, свершить что-то необычайное. «Ничего, мы еще посмотрим», — мысленно говорил он.
Рота двинулась в темноту. Зачавкала под ногами грязь.
— Тут и мазь дяди Гриши не поможет! — сострил Павлик.
Училищный сапожник Григорий Никитич, в порядке рационализации, предложил мазь, которая, по его уверениям, не должна была пропускать воду в сапог. Но, видно, изобретатель чего-то недодумал, потому что очень скоро курсантам стало казаться, что они идут по воде босыми ногами.
За высотой «Плоской» пришлось долго ползти по болотным кочкам и окопаться. Шинели набухли, с пилоток за ворот потекли струи воды, но теперь на это уже никто не обращал внимания.
Стало рассветать, когда майор Демин приказал роте укрыться в лесу и позавтракать.
Смекалист солдат, а и того смекалистей курсант!
Вот идет и идет проклятущий дождь, кажется, места на земле сухого не сыщешь, а курсант сделал из веток подстил и навес, набросил сверху плащ-палатку и сидит с котелком в руках, греется супом — блаженствует, и никакие ему хляби небесные уже не страшны. Даже озорные искорки в глазах замелькали: по мне дождь хоть еще припускай, сами видите — человек недурно устроился!
Павлик Снопков, так тот даже с комфортом обосновался на ветках под танком и — пожалуйте в особняк с отдельным входом! Хотите портянку переменить — будьте любезны! Или, может, покурить?..
Ковалев и Садовский тоже сделали себе навес, но Олег тотчас куда-то ушел. «Вот чудной парень, — думал о нем Анатолий, — вроде бы и не злой, и не глупый, а все же непутевый какой-то… Краснобайствует, психоанализ разводит, демоническую личность из себя корчит, а на поверку — развинчен, как старый станок. А по-моему, просто старается уйти от трудностей, найти путь полегче».
Анатолий об этом как-то прямо сказал Олегу, когда тот заговорил про офицерский мундир.
— Много болтаешь о чести, мало делаешь для нее.
— Не тебе учить! — вспылил Садовский. — Я в армии семь лет.
— Положим, Суворовское — это еще не армия, — спокойно возразил Копанев, — а почему бы и не поучить, если ты в самых простых вещах не разбираешься?
Рассуждения Копанева были прерваны шумом и криком.
Справа в кустах кто-то кричал «Ура!»
Все всполошились, схватились за оружие: не «противник» ли вздумал захватить врасплох отдыхающих? Нет, это сквозь тучи прорвались слабые лучи солнца, и Садовский, увидевший их, закричал:
— Солнцу — ура-а!
На него даже не рассердились, действительно увидеть здесь солнце — событие немаловажное. Двинулись дальше.
К вечеру, выслав вперед дозоры, майор Демин приказал командирам взводов организовать в лесу ночевку.
— Можно разводить костры, — разрешил он.
И вот у каждого взвода загорелся костер, затрещали иглы хвои и березовая кора, пахнуло теплом.
— И сыр-бор загорелся! — поворачиваясь перед огнем то одним, то другим боком так, что пар валил от его шинели, говорил Павлик.
Володя лежал лицом вверх, с открытыми глазами. Рядом с ним, согревая своим телом, прикорнул Садовский. Володя устал, но спать ему почему-то не хотелось.
«Сколько еще в жизни будет походов и ночевок под открытым небом», — думал он.
Садовский пошевелился и, что-то пробормотав во сне, еще плотнее привалился к Володе.