В президиуме сидели офицеры, гости, а между Полуэктовым и Зориным, едва виднеясь из-за стола, восседал Федя Атамеев. От сознания важности момента, близости начальников у Атамеева обильно вспотел крохотный нос и ярко сиял в лучах ламп.
Вечер дружбы начался докладом Веденкина, потом выступали гости.
Черноволосый, стройный мадьяр, порывисто жестикулируя, говорил с трибуны:
— Дорогие друзья! Разрешите приветствовать вас от имени молодежи новой демократической Венгрии. Наша родина — сильная крепость на фронте мира, и знамя республики победно развевается над ней.
Албанец, с лицом оливкового оттенка и густой шапкой каштановых волос, говорил по-русски:
— «Страной орлов» называем мы свою древнюю родину, и в ней вы не найдете трудового человека, который бы не любил советских людей…
Ответное слово от суворовцев держал Артем Каменюка. Никто из присутствующих не предполагал, что здесь-то и отличится Петя Самарцев. Когда Артем горячо воскликнул: «Да здравствует мир и дружба народов!», Петя выпустил двух белоснежных голубей, до этого прикрытых газетой, и голуби стали кружить над головами сидящих в зале.
Все захлопали и, запрокинув головы, следили за полетом птиц, а Петя сидел возле Гурыбы, радостный и сияющий. Да, недаром он принял столько мук!
Когда Самарцев попросил разрешения у майора Боканова разводить голубей («Они ж связные», — для большей убедительности напомнил он), ему позволили и даже отвели место на чердаке. Но кормить-то птицу надо? А чем? Пока у Пети было два голубя, он сам справлялся с доставкой провианта своим любимцам, да и ребята приносили крошки, даже Авилкин помогал.
Но скоро голубей стало тринадцать — и каких! — сизый с зеленовато-перламутровой шейкой, бронзовый, хохлатый, два — словно измазанных какао, коричнево-белых дутыша, «кружастый коломенский» с пятнисто-серыми боками и наконец, лапчатый, свирепого вида «бухарский трубач» с хвостом трубой. Петя мечтал о пегом «якобинце» с жабо на шее и вел по этому поводу переписку с голубятником из другого города. Но откуда же брать корм? Самарцев приходил в отчаянье.
Начпрод училища в поддержке отказал. «Вашу голубеводческую ферму взять на довольствие не могу, — вежливо пояснил он. — Хватит с меня Максима Гурыбы… Не располагаю более лимитами».
Чудак! Да Самарцеву не лимиты нужны были, а крупа! Чтобы приобрести для голубей корм, Петя продал свой перочинный нож, фонарь, а когда продавать уже было нечего, решился на отчаянный шаг и «по команде» передал Боканову докладную, адресованную главному интенданту Вооруженных Сил: «Прошу взять на довольствие голубей и весь живой уголок» (то-то Максим обрадуется, когда пришлют разрешение и не надо будет каждый раз к начпроду обращаться).
Боканов посоветовался с Зориным, и они нашли способ взять на довольствие «ферму» Самарцева без вмешательства главного интенданта. На заднем дворе училища появилась высокая голубятня с площадкой, похожей на капитанский мостик.
… Голуби сделали несколько кругов по залу и сели на карниз…
Выступления закончились. На сцене укрепили брусья, турник, и суворовцы делали гимнастические упражнения, показывали ружейные приемы. Кружились борцы на ковре, скрестили шпаги фехтовальщики.
В заключение Артем Каменюка прочел свое новое стихотворение. Талант поэтический в нем обнаружился недавно, читал он стихи редко, но в чтение, как и во все, что он делал, вкладывал всю душу.
И сейчас, придвинувшись к рампе, Артем проглотил комок, ставший в горле, и, обведя глазами зал, начал сильным голосом:
Из первого ряда внимательно смотрели на него Зорин, Боканов, Гаршев. Артем Каменюка сделал небольшую паузу и продолжал:
Громче и дольше всех аплодировал Артему Петя Самарцев.
ГЛАВА XV
— Товарищ майор запаса, ваш сын, суворовец четвертой роты Атамеев Федор, прибыл на летние каникулы!
С такими словами предстал перед своим отцом Федя, поставив возле ног черный фибровый чемоданчик и ослепительно сверкая начищенными пуговицами гимнастерки.
«Эх, как жаль, что папа не может видеть ни лампас, ни алых погон, ни фуражки со звездочкой! А тетя Саша, хотя и ахает и вытирает глаза фартуком, хотя и хорошая, но женщина ж! Что она понимает? Строевого от интендантского не отличит… И сестренка Клаша, хотя и хлопает глазами, а что смыслит? Только во второй класс перешла».
Федя явился неожиданно, нарочно не предупредив о дне приезда, чтобы сделать сюрприз.
Отец обнял Федю, расцеловал, чуткими руками пробежал по костюму. И тетя Саша начала целовать — вот уж не любил женских нежностей! — а Клашу сам мимоходом чмокнул.
За столом расспросам не было конца.
— Как ваш майор Боканов поживает? А Семен Герасимович? — спрашивал отец.
— Майор у нас что надо! То есть, — смутился Федя, — замечательный… У курсантов в Ленинграде был. Они в этом году приехать к нам не могут, а вот как звание лейтенантов получат — приедут! Обязательно! А Семен Герасимович, знаешь, как со мной занимался? И занимался, и занимался, и занимался — пока мы не подогнали… У меня по арифметике четверка годовая! — не в силах скрыть гордости, воскликнул он. — Я и пятерки добьюсь!
(Ведь говорил Артем Авилкину: «Четверка для того, кто может иметь пять, — беспринципность».)
— Молодчина! — похвалил отец. — Друзья у тебя есть?
— А как же! Из второй роты Артем и Авилкин и в классе Петя Самарцев… Да и Скрипкин ничего человек — жить можно!
О Скрипкине сказал после небольшой запинки, вспомнив, что, когда лежал в санчасти — подвернул ногу, — Скрипкин с Авилкиным приходили его навещать и даже приносили книги.
Феде очень хотелось хотя бы здесь, дома, расстегнуть воротничок, но тетя Саша и сестренка так смотрели, что воинского вида нельзя было терять ни на минуту. Тем более, что майор Боканов перед их отъездом наказывал: «Где бы вы ни были, помните, что вы представители Советских Вооруженных Сил и нашего училища».
Еще бы не помнить! Зимой генерал получил письмо от пассажиров поезда № 42 вагон № 3. В этом вагоне проезжал суворовец Самсонов, и пассажиры писали: «Ваш суворовец показал себя выдержанным, культурным и вежливым. Глядя на него, мы сделали вывод, что в вашем училище воспитание ведется так, как того хочет советский народ».
Вот как все на учет берется! И Федя расправил складки гимнастерки вокруг ремня.
— Перед самыми каникулами, — небрежно сказал он, — майор Веденкин провел опрос по всей программе «на бреющем полете».
Помолчал и объявил:
— Ты знаешь, папа, я наконец почувствовал себя военным.
— Давно? — скрыв улыбку, поинтересовался отец.
— Примерно, после строевого смотра… Генерал нам благодарность объявил — заправочка и строй были, как у первой роты!
— А-а-а…
— А Скрипкин придумал, знаешь, как говорить? «Вас вызывает к себе командир роты на тридцатое февраля на двадцать восемь ноль-ноль».
— Это что же еще означает? — озадаченно спросил отец.
— Армейские шутки! — небрежно пояснил Федя.
— А кормят-то вас как? Кормят? — спросила Александра Семеновна, и на ее широком добром лице отразилось беспокойство. Она постаралась выставить на стол все самое лучшее: и свежие огурцы, и сливки, и домашнюю колбасу.
Федя хотел было перечислить блюда, какие бывают у них, но осекся. Однажды майор Веденкин предостерегал: «Если на улице какой-нибудь незнакомый остановит тебя и спросит: „А есть ли у вас в училище майор Боканов?“ или: „А кто у вас начальник училища?“, надо отвечать: „Не знаю“».