— Отстраняю вас от работы воспитателя, — сухо произнес Зорин.
— Слушаюсь! Разрешите идти?
История с исчезнувшими часами не переставала мучить Беседу неразрешенным вопросом: «кто же?» Но, обдумывая эту историю, он пришел и к такому полезному выводу: нельзя идти на поводу у событий; воспитатель может добиться успеха только при движении вперед с открытыми глазами. Должна быть система воспитания. Слепые действия от случая к случаю порождают лишь чувство беспомощности и неуверенности.
Он решил каждый вечер составлять план на следующий день. Почему учитель физики или математики обязан идти на урок с детально разработанным планом, обязан продумывать, какие задачи он решит, какие навыки привьет, а воспитатель может уклоняться от осмысленного планирования своего труда? Сохраняя эти планы, легко будет в любое время проверить, чем занимался месяц, год назад, увидеть, сбылись ли надежды и предсказания, последователен ли был в своих требованиях.
В записной книжке Алексея Николаевича появились записи:
«10 марта
Принести Павлику книгу „Советский офицер“ (особенно обратить его внимание на боевое товарищество). Спросить у Илюши, как здоровье тети. Написал ли он ей? Поручить ему и Дадико сделать скворечники. Показать Сене, как следует правильно подходить к начальнику. С Артемом — о его родителях, их честности. Проверить, выполнил ли он обещание не курить. Показать классу на карте движение наших войск (последняя сводка).
11 марта
Побеседовать с Павликом, как он понимает слова Суворова: „Сам погибай, а товарища выручай“. Принести в класс альбом Верещагина „1812 год“ (рассказать). Артему дать поручение — хранить запасные тетради, карандаши, ручки класса. Позаниматься на шведской лестнице с Дадико. Почему угрюм Максим? Спросить у отделения, что прочитали в последнем номере „Пионерской правды“.
12 марта
Понравилась ли книга „Советский офицер“ Павлику? Взять с собой в город Сеню (поощрение). Не перехвалил ли я Илюшу? Он последние полгода топчется на месте. Давать ему задания потруднее: встать на час раньше остальных, убрать класс. Проверить исполнение. Поговорить с комсомольцами первой роты о братской опеке над моими (Каменюка). Короткая беседа с отделением „Святость знамени“ (подвиг киевского пионера Кости Кравчука, эпизод со знаменем гвардейцев). Перенять у Боканова: за пять минут до начала подготовки ребятами уроков подводить итог: „успехи дня“. Кратко ставить задачу каждому.
13 марта
Кажется, увлекаюсь работой над одиночками, а отделение, как целое, ускользает. Куда идет коллектив? Всем дать поручения. Определить границы ответственности каждого. Общие дела. Общие интересы. Сказать ребятам: „Вчера генерал сделал мне замечание за то, что я опоздал на совещание. Было неприятно, но я не оправдывался..“ Умерить пыл планеристов (Гурыбы и других). Забывают обо всем остальном. Очень коротко: „О святости строя“. Показать портрет героев-танкистов из журнала „Смена“. Повести в спортзал и показать на турнике новые приемы. С Максимом, думается, допустил ошибку. К нему подход должен быть мягче».
Капитан Беседа зашел вечером в шинельную и вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из угла комнаты. Казалось, кто-то всхлипывает. И действительно, скрывшись от всех, Артем дал волю своему горю. «Все меня ненавидят, — думал он, и грудь его разрывалась от тоски. — Только полковник Зорин по-человечески… Наверное, ему о часах еще не сказали… Нет, он все равно хороший. С ним поговоришь — и хочется лучше стать. Товарищ полковник, — мысленно обратился он к Зорину, — я последний гад буду, если обману, я вам слово даю исправиться…»
Артем стал немного успокаиваться, но тут вспомнил о капитане Беседе: «Он — ничего, справедливый, а только зачем все на меня издали смотрит? Смотрит, — думает, я не замечаю… Подозревает. Ну и пусть!»
Как раз в эту минуту Алексей Николаевич и увидел сидящего на подоконнике Артема. Каменюка вскочил, вытянулся, но повернул голову в сторону, так что в сумерках лицо его нельзя было разглядеть.
— Что ты здесь делаешь? — спросил капитан.
— Так… ничего, — нелюдимо ответил мальчик.
— Артем, — мягко, но решительно оказал Алексей Николаевич, — давай поговорим начистоту! Как офицер с будущим офицером.
Артем молчал.
— Не хочешь? — огорченно спросил Беседа. — Ну, дело твое! — и он сделал движение, словно собираясь уйти.
— Хочу, — тихо произнес Каменюка.
— Тогда садись, — Алексей Николаевич показал на подоконник и сел сам.
— Я знаю, тебе сейчас тяжело, но уверен, у тебя хватит воли преодолеть свои слабости. Он ободряюще посмотрел на Артема и ненадолго умолк, что-то вспоминая.
— В прошлом году была у нас большая неприятность, — нахмурясь, продолжал офицер. — Суворовца третьей роты Николая Пучкова исключили из училища за нечестный поступок. Выстроили всю роту, привели Николая в его старой одежонке, — форму суворовца у него отобрали. Он стоял перед строем, и сотни глаз смотрели на него, как на чужого, а он не знал, куда спрятать руки, не смел поднять на товарищей глаза. На голове у него был помятый картуз. Ты представляешь, Артем, что чувствовал Пучков? А на днях он прислал письмо своему воспитателю: «Я не достоин вам писать, но, поверьте, только теперь я осознал, как много потерял». И знаешь, Артем, почему он перестал быть суворовцем? — Алексей Николаевич придвинулся к Каменюке. — Тот, кто носит военный мундир, не может быть нечестным! Ложь — самое отвратительное, что есть на свете! Правдивый человек смотрит людям прямо в глаза, а в борьбе с неправдой имеет силу десятерых. Именно борясь за правду, твои родители не пожалели жизни. И наша правда побеждает фашистскую ложь. Ты должен, Артем, походить на своих родителей!
Мальчик порывисто встал с подоконника, губы у него дрожали.
— Товарищ капитан… Я буду — вот увидите…
— Верю тебе, — просто сказал офицер и тоже встал.
После исчезновения часов отделение, уловив, по-видимому, отношение Беседы к этой истории, не сговариваясь, стало бойкотировать Каменюку.
Он сидел один за партой, в игры его не принимали, старались избегать общения с ним.
Артем всячески подчеркивал пренебрежение к бойкоту, ходил, засунув руки в карманы и особенно лихо сплевывал сквозь зубы.
Но когда все засыпали, он долго ворочался, вздыхал, уткнувшись в подушку, непримиримо бормотал: «Ну и пусть… пусть!»
Так длилось несколько дней. Затем какими-то неведомыми путями изменившееся отношение капитана к Артему передалось и отделению. Как это ни странно, первым протянул руку Каменюке Кирюша Голиков. Про себя Кирюша решил: ведь никому точно не известно, виноват ли Каменюка, — ну, значит, и нельзя человека обижать только потому, что подозреваешь его. Первоначальная острота утраты часов несколько сгладилась, и, будучи по натуре добродушным и общительным, Голиков на уроке английского языка сам подсел к Артему.
— У меня новые марки есть, — шепнул Кирюша и достал из кармана прозрачный конверт.
— Пошел ты… не нужны вы мне, — озлобленно огрызнулся Каменюка, но краем глаза покосился на конверт.
— Да ты не сердись, — примиряюще сказал Голиков.
В это время Нина Осиповна, учительница английского языка, строго посмотрела в их сторону:
— Стоп токин! (Прекратить разговоры!)
В перемену Илюша Кошелев протянул Каменюке кусочек смолы.
— Вот, пожуй. Как резина… — предложил он.
Артем хотел и здесь выдержать характер, но не устоял перед соблазном, небрежно взял смолу и стал жевать ее с таким сосредоточенным выражением лица, словно прислушивался к чему-то.
— Ну, как? — осведомился Самсонов, подойдя к Артему.
— Ничего, соленая, — снисходительно ответил Артем и дал черный комок жвачки Сеньке. — Попробуй!
Так постепенно восстанавливались отношения.
Вечером у Каменюки произошел разговор один на один с Гербовым. Артем был с ним в приятельских отношениях уже с полгода, с тех пор, как Семен научил его упражнениям на турнике. Гербову нравилась в Артеме воинственность. Спокойный по натуре, Семен питал слабость к забиякам и, хотя частенько отчитывал своего друга Ковалева за вспыльчивость и несдержанность, но любил его именно таким.