Что-то прорвалось внутри Геннадия. Быстро, боясь упустить главное, не договаривая фразы, перескакивая от одной мысли к другой, юноша начал исповедь.
Только сейчас Боканов заметил, как похудел Геннадий за последние дни, как осунулся, чего стоила ему напускная бравада, которой хотел заглушить беспокойный голос совести.
Теперь, отбросив самому опротивевший способ самозащиты, Геннадий говорил, говорил… о том, что найденные записи сделаны им в прошлом году, что сейчас у него совсем иные взгляды и сам он во многом иной и только из-за глупой гордости не признался в этом на комсомольском собрании, что тяжело, мучительно быть вытолкнутым из среды товарищей, невыносимо жить, если они отворачиваются, перестают верить…
Баканов, успокаивая, крепко сжал его руку в локте:
— Я очень хорошо понимаю тебя, но все это поправимо.
Сергей Павлович почему-то вспомнил недавнее партийное собрание, Зорина, его пепельные, слегка вьющиеся волосы, тяжелые, совсем черные брови, глубоко сидящие глаза, в одно и то же время и ласковые и стальные, вспомнил его слова, что неизгладимо врезались в память, и убежденно повторил, не выпуская из своей руки локоть Геннадия:
— Это все поправимо!
Стало совсем светло.
Зеленоватое небо, роща в снежной шапке, серебрящаяся вдали дорога — все было таким свежим, так радовало красотой, что Геннадию страстно захотелось вот здесь же, сейчас сделать что-нибудь особенное, такое, чтобы все вдруг сразу увидели: он их товарищ, он их друг, и готов для них на все…
Но в это время Боканов громко скомандовал взводу «Ко мне!», и когда суворовцы окружили его, объявил:
— Небольшая военная игра. Достаньте карты. Отыщите безымянную, грушевидную высоту за поворотом речки. Нашли?
— Так точно! — ответил за всех Гербов.
— Моя задача, — продолжал офицер, — проникнуть на эту высоту, ваша — не пропустить. У меня на рукаве будет зеленая лента. Если сорвете ленту, значит выполнили задание. Устраивать засады на высоте нельзя. Все ясно?
— Все!
— Хорошо. Старшим назначаю Гербова. Надеть маскхалаты.
Белыми крыльями взмахивают в воздухе халаты. Боканов тоже надевает свой, прикрепляет к рукаву длинную ленту и смотрит на часы.
— В семь ноль-пять можете начинать действовать. К началу игры я буду находиться на северной окраине рощи.
Сильно оттолкнувшись палкой, Боканов исчезает среди деревьев. Кажется, они расступились перед ним и снова сомкнулись.
— Надо составить план действий, — говорит Гербов, разглядывая карту. — Братушкин!
— Я!
— Займешь вот этот пункт у спуска к реке, а мы с Ковалевым заляжем за кустарником… Сурков и Пашков — вам самая высокая точка на берегу.
Они рассыпаются и занимают свои места. Гербов и Ковалев оказываются рядом.
— Не повезло нам, — тихо говорит Гербов, — капитан, наверно, решил перейти речку у моста.
— Там его другие перехватят! — отвечает Ковалев. — А знаешь, Сема, если придется действительно сидеть в засаде…
Он не успел договорить. В двух шагах кусты вдруг закачались, роняя снег, из-за них появляется и проносится мимо высокая белая фигура капитана. Длинная зеленая лента вьется и трепещет на ветру.
— Скорее! — кричит Гербов. — Скорее!
Они мчатся вдогонку, объезжая встречные кусты и деревья, сзади, на снегу, остается глубокий извилистый след. Они все прибавляют и прибавляют скорость и начинают нагонять капитана. Но он делает крутой поворот и выигрывает небольшое расстояние.
В это время Пашков, притаившийся за одним из деревьев, идет наперерез офицеру. Боканов успевает проскочить мимо него, не сбавляя скорости, лавирует в путаных проходах меж деревьев, мчится к обрыву, в самом узком месте речки прыгает, оставляя за собой облачко снега, и через мгновение уже несется по другому пологому берегу.
— Проворонили! — с отчаянием кричит Ковалев. — Эх, вояки, проворонили!
ГЛАВА XV
Скрестив руки на груди, Зорин остановился у окна своего кабинета, рассеянным взглядом скользнул по сырым снежным сугробам. Оживился, когда опытным глазом страстного охотника отметил первые весточки весны: едва заметно проступали пушистые, трогательные барашки на тонких оголенных ветках. Если выйти сейчас во двор, чутким ухом уловишь звук капели с крыш, предвесеннюю пробу птичьих голосов. «В лесу, небось, дятлы начали стукотню. Скоро по вечерам будет заливаться флейтой певчий дрозд».
Он представил его себе: сидит, желтогрудый, на верхушке дерева, задрал голову, оттопырил крылья…
Зорин отошел от окна, перелистал блокнот на столе. «Какие дела сегодня?» У начальника автотранспорта что-то не ладится с ремонтом машин. На подсобном хозяйстве затянули подготовку инвентаря к севу… Бесконечные, неотступные дела надвигались, требовали внимания к себе, отвлекали. Если поддашься этой текучке, упустишь из виду главное — будешь идти на поводу у событий, вместо того, чтобы управлять ими.
И опять сказал себе, как говорил не раз: «Главное, конечно, политическое воспитание личного состава…»
Почему майор Кубанцев перестал ходить в вечерний университет? Зорин был вчера на уроке естествознания у Кубанцева, и ему не понравилось, как преподаватель излагал основы мичуринского учения: получалось слишком бесстрастно и сухо.
«Надо будет поговорить с ним об этом еще, — решил Зорин. — В последнем номере „Вопросов философии“ есть для него интересная статья. Да, еще не забыть: вызвать секретаря парторганизации второй роты, он не понимает, что центр тяжести политической работы сейчас должен быть перенесен в отделения — там решается успех».
Зорин подумал, что наступило время, когда все воспитатели научились двигаться к цели плечом к плечу, научились находить основное звено, опираться на силу коллектива, продумывать работу и смотреть вперед. Теперь нет плетущихся в хвосте, только немногие еще «путают ногу», им надо помогать на ходу, критикой и советом, больше доверять и глубже контролировать.
Зорин убрал бумаги со стола в ящик, положил в шкаф комплект «Учительской газеты». Через пять минут предстояло провести занятие с воспитателями. Посоветовавшись с генералом, он избрал тему: «Привитие суворовцам навыков общественно-политической работы».
В десять без одной минуты воспитатели собрались в кабинете Зорина. Боканов и Беседа сели рядом. Полковник Зорин поднялся:
— Приступим к делу, товарищи…
Он начал с того, что в воспитании следует изобретать.
— Искать, думать! Продвигать жизнь вперед! — тихо пристукивал он костяшками пальцев по столу, и от этого сказанное почему-то приобретало особенную четкость. — Нас учит партия быть всегда в движении, в борьбе за новое… Объявите войну заседательской чехарде, формализму в политической работе. Естественное в наших условиях однообразие форм требует богатейшего содержания. Не довольствуйтесь вчерашним, жизнь не терпит косности, догматизма. Идите, товарищи, даже на творческий риск! Без этого в большом деле нельзя.
Внимательно слушавший капитан Беседа одобрительно кивнул головой и, поймав себя на этом движении, усмехнулся: «Так и мои слушают».
— Я хотел бы разобрать один случай во взводе капитана Боканова, — продолжал Зорин. — В прошедшее воскресенье первая рота совершала поход. Перед выходом товарищ Боканов дал поручение Андрею Суркову: в пути, на привалах, выпускать боевой листок. Затем в хлопотах забыл о задании и вспомнил только тогда, когда рота достигла населенного пункта, избранного конечной целью. Подзывает товарищ Боканов Суркова: «Дайте мне прочитать боевой листок». — «А я его не выпустил, — беззаботно отвечает тот, — не взял с собой цветных карандашей». Ясно, это отговорка, а дело в том, что редактор боевого листка несерьезно отнесся к общественным обязанностям. Что же сделал наш уважаемый Сергей Павлович? Наложил… дисциплинарное взыскание. Вот тебе на! Но ведь это, дорогой товарищ воспитатель, легче всего! Думать много не надо, шкалу взысканий разработал и… — Зорин, не докончив, выразительно посмотрел на Сергея Павловича.