— Ясно, — ответили слушатели, вконец покоренные.
— Ну вот, пойдем дальше, — явно подражая майору Веденкину, произнес Каменюка. — «Будь умерен в своих нуждах и бескорыстен в поступках…»
Над второй партой поднялась рука.
— Бескорыстный — это когда на деньги не жадный?
— Верно! — подтвердил Каменюка и, подумав, добавил: — И когда стараешься для других, а о себе не думаешь! «К службе Отечества своего, — продолжал он, — являй искреннюю ревность! Будь терпелив в военных трудах, в несчастье не унывай и не отчаивайся!»
Когда Артем кончил, посыпались вопросы. На один из них — сколько наград было у Суворова — он не смог ответить, собрался было честно признаться: «Сейчас не помню, узнаю, скажу», но на помощь подоспел капитан Беседа, и Каменюка солидно поддакнул:
— Точно! Девятнадцать…
Со средней парты встал востроносенький русый паренек в синей косоворотке. Желая показать и свою воинскую искушенность, он повернулся к капитану Беседе.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу докладчику?
— Обращайтесь! — Морщинки у глаз Алексея Николаевича собрались гусиными лапками.
— Товарищ докладчик, давайте сдружимся — наш класс и ваш! У нас авиакружок первый в области.
— Первый в области! — разгорелись глаза у Артема, и вся его степенность мгновенно исчезла. — Да мы хоть сейчас! — Он осекся, посмотрел в сторону воспитателя, тот одобрительно кивнул головой.
За первой партой сидел курчавый мальчонка в куртке с большими карманами. Неожиданно он поднялся и подошел к Артему.
Учительница удивленно подумала: «Что это Митя?»
Митя энергично протянул Каменюке руку, кому-то подражая, веско сказал:
— Разрешите от имени коллектива поблагодарить вас!
Каменюка с достоинством потряс протянутую руку, краешком глаза поглядел на капитана: «Вот видите, а вы боялись!»
До начала самоподготовки Ковалев решил отправиться в читальный зал, сделать выписки со стендов о жизни вождей революции Ленина и Сталина. В зале ни души. Володя забрался за высокий щит и весь ушел в работу. Его отвлек голос командира роты. Подполковник Русанов возмущенно говорил кому-то:
— Это безобразие! Наряд от вашего взвода чуть было не опоздал сегодня на развод!
Владимир сразу сообразил, что Русанов «пушит» их капитана. Действительно получилось нехорошо, но Боканов тут был ни при чем: ребята, которым следовало идти на развод, замешкались на спортивной площадке. Дежурный по роте Сурков не принял мер для того, чтобы вовремя собрать их и уже получил строгое замечание от Боканова.
— Имейте в виду, — продолжал Русанов, — я на вечерней поверке отмечу недисциплинированность вашего взвода! Ваш помощник Сурков мямлит, миндальничает, не хочет портить отношений. Я вынужден дать ему взыскание!
Владимир из-за своего укрытия услышал голос молчавшего до сих пор Боканова:
— Разрешите объяснить, товарищ подполковник?
— Да, — буркнул недовольно Русанов.
Ковалев, собиравшийся заявить о своем присутствии и попросить позволения уйти, не решался это сделать, потому что вдруг вспомнил: идя в читальный зал, он снял грязный подворотничок, а свежий не успел пришить. Появление в таком виде перед офицерами могло принести большие неприятности.
— Виноват во всем я, — твердо сказал Боканов командиру роты, — ни взвод, ни вице-сержант Сурков ни при чем.
Ковалев ошеломленно замер. Что такое? Почему капитан на себя наговаривает? Ведь все дело в Андрюшке, и в том, что увлеклись игрой.
— Виноват я, — повторил Боканов, — и готов нести ответственность за то, что не научил их дисциплине.
— И понесете, если понадобится, — вдруг смягчился командир роты и совершенно другим тоном добавил: — Прошу вас, Сергей Павлович, обратить особое внимание на несение ими службы. Это сейчас чрезвычайно важно.
Едва ушли офицеры, Ковалев помчался в роту. Оттащив в сторону Суркова, восторженно зашептал:
— Ты понимаешь, он так сказал, чтобы отвести удар от взвода, не позорить… Он считает, что не научил нас… твою вину на себя принял! Ты должен, Андрей, требовать по уставу, а то подведешь и его, и взвод!
Ученики, как правило, быстро и безошибочно устанавливают высоту авторитета своего воспитателя. Со снисходительным смешком относятся они к безвредным любителям побушевать и покричать; с плохо скрываемой иронией принимают панибратские заигрывания; быстро определяют позеров. «Треску много, а знания жидковаты!» — говорят о таких.
Боканова класс любил за щепетильную честность и прямоту, за то, что не было у него «патентованных любимцев» и «беспросветных париев», что не докучал нудной моралью, а надо было — отчитывал поделом, не оскорбительно и как-то очень по-человечески, если даже и повышал голос. Они ценили и то, что при всей своей принципиальности Сергей Павлович никогда не выпячивал эту черту своего характера, считался с инициативой и мнением коллектива. Он не отдавал невыполнимых приказов и тем самым избавлял воспитанников от лишних взысканий. Но зато если требовал, то делал это настолько разумно, в такой веской форме, что невозможно было уклониться от выполнения — не из-за угрозы наказания, а из боязни потерять доброе отношение воспитателя.
В Боканове ценили аккуратность, точность, доходящую до пунктуальности, но не перерастающую в педантизм. Кое-кто, ущемленный его требовательностью, склонен был побурчать, что он слишком строг и суховат, ошибочно принимая за холодность внутреннюю сдержанность, скупость в выражении чувств. Есть люди сердечные, движения которых спрятаны глубоко, люди, которые не умеют вмещать в слова сильные и чистые чувства. Это трудно бывает понять детям и оценивается в зрелом возрасте.
Невольно подслушанный сегодня разговор офицеров открыл перед Володей характер воспитателя с совершенно новой стороны. Володя знал, конечно, и раньше, что Боканов сердечен, верит а каждого своего питомца, живет их радостями и печалями. Но что он умеет так самоотверженно отстаивать свой взвод, в ущерб самому себе, — это было ново, и делало Сергея Павловича в глазах Володи еще выше и дороже.
Через несколько минут после того, как Ковалев передал Андрею услышанный разговор, Боканов пришел в роту. Лицо его, как всегда, было спокойно, серые глаза строги.
— Вице-сержант Сурков, как несет службу наряд? — официальным тоном спросил Боканов.
— Все в порядке, товарищ капитан! — вытянулся Сурков.
Ковалев смотрел на Сергея Павловича обожающими глазами. Боканов с удивлением подумал: «Что это он такой взбудораженный?» Володя перехватил взгляд, и тотчас облачко мальчишеской суровости изменило выражение его глаз.
— За пять минут до вечерней поверки доложите мне о сборе взвода, — приказал Боканов Суркову.
— Слушаюсь доложить вам о сборе взвода за пять минут до вечерней поверки.
Боканов повернулся, чтобы уйти, и вдруг заметил, что у Ковалева нет подворотничка.
Владимир виновато опустил голову.
— Вам, вице-сержант Ковалев, даю наряд вне очереди, — пристально поглядев на Ковалева, негромко объявил офицер. — Воротничок пришейте немедленно!
— Слушаюсь, — огорченно произнес Ковалев и, когда офицер скрылся, смущенно покосился на Андрея.
— Бывает, — посочувствовал Сурков.
После вечерней поверки Боканова окружили офицеры, поздравляли с присвоением звания.
Они с такой искренней радостью жали ему руку, что Сергею Павловичу хотелось каждого обнять, сказать теплое, дружеское слово, но он успевал только отвечать:
— Спасибо, спасибо, товарищи!
Когда почти все разошлись, Веденкин, подмигнув капитану Беседе, воскликнул:
— А ведь, событие, товарищ майор, придется отпраздновать!
Боканову было и странно и приятно слышать это новое обращение. Он всегда спокойно относился к служебным повышениям, наградам, не делал из этого главного в жизни, не придавал большего значения, чем следовало, но сейчас ему было приятно. «Нет, что ни говори, — радуясь, думал он, — а в каждом из нас есть немного здорового и законного честолюбия, потому что всегда приятнее приподняться на ступеньку жизни, чем съехать с нее».