— Пойдемте ко мне. Сейчас так хочется быть вместе с вами… Я вас очень прошу, — обратился он к друзьям.
Офицеры вышли из училища. Веденкин ясно представил, как они сейчас появятся в квартире Боканова, как маленькая жена его, Нина Васильевна, не стесняясь их, обнимет и поцелует своего Сережу, а он попросит: «Ты нам сооруди чаек…» Они засидятся за полночь, и время пробежит незаметно, как это бывает в кругу близких людей.
И хотя Веденкину надо было сегодня же приняться за доклад, он решил, что подготовит его в воскресенье.
— Друзья, — приостанавливаясь, торжественно сказал он, — к супруге майора с пустыми руками сегодня прийти нельзя.
Весело смеясь и переговариваясь, они двинулись к главной улице, освещенной яркими вечерними огнями.
ГЛАВА XXII
В день решающего футбольного матча разыгрался свирепый ветер. Несмотря на это, болельщиков на стадионе собралось больше обычного: встреча суворовцев с сильнейшей студенческой командой города «Наука» решала, кто получит кубок местной газеты. Среди тысяч зрителей на трибунах был и генерал Полуэктов с большой группой офицеров.
В самые острые моменты игры генерал, подавшись всем корпусом вперед, напряженно следил глазами за мячом, вместе со всеми переживая каждый промах, радовался каждой удаче.
Вот Братушкин, играющий левого нападающего, «промазал» у ворот, упустил случай забить гол — Полуэктов откинулся на сиденье и, досадливо постукивая кулаком о колено, прошептал:
— Мазила, эх, мазила!
Но Гербов, высоко подпрыгнув, красивым ударом головы послал мяч в «девятку» — смертельный верхний угол под самой штангой противника, и генерал, взглядом призывая в свидетели офицеров, довольно потрогал усы:
— Ну-ну, вот это удар!
Когда перед началом матча капитану студенческой команды, — высокому, подстриженному «под бокс» парню в очень широких и длинных белых трусах, предоставили право выбирать ворота, он избрал северные.
«В первой половине придется играть против ветра, — рассчитал он. — Это обойдется максимум в два гола… При таком ветрище совершенно неизбежно. Зато во второй половине, когда они устанут, будут измучены, ветер, наш союзник, добьет их, — с полдюжины влепим».
Расчет не был опрометчивым. Уже с неделю московское радио в репортажах о футбольных матчах на первенство страны неизменно отмечало подчас роковое влияние ветра на исход борьбы.
Первый тайм закончился со счетом 2:0 в пользу суворовцев.
— Мало, — поворачиваясь к полковнику Белову, тревожно сказал генерал, — мало! Ветер теперь нашим в лицо… — Он попросил одного из младших офицеров позвать капитана команды Гербова.
Семен явился тотчас, будто из-под земли вырос. Алая майка его взмокла, пот струился по лицу.
— Порох-то в пороховницах еще есть? — шутливо спросил Полуэктов.
— Так точно! — в лад ему весело ответил Семен.
— Вот что, капитан, — серьезно обратился к Гербову начальник училища, — передайте своим, что мы все ждем от них суворовского натиска, понимаете, настоящего суворовского… несмотря на ветер, несмотря ни на что. Победа должна быть за нашим училищем! Добудьте ее!
— Слушаюсь, добыть!
— Ну-ну, желаю успеха, — ободряюще улыбнулся Полуэктов.
Семен побежал к команде и, собрав ее, стал о чем-то решительно говорить.
Свисток судьи возвестил окончание перерыва.
Началась игра, какой стадион давно не видел. Алые майки рвались к воротам «Науки». Студенческая команда в первые минуты растерялась, им показалось, что ветер изменил направление, потому что мяч почти все время не выходил с их половины поля.
Но нет, ветер дул с той же силой и в том же направлении, а яростные атаки суворовцев нарастали. Геннадий, не обращая внимания на разбитое колено, напористо вел мяч, обводя противников.
Трибуны ревели от восторга:
— Давай!
— Давай!
Мальчишки, по своему обычаю недовольные каким-то «незаконным» действием судьи, бушевали:
— Свисток на очки смени! — и свирепо свистели, подвергая опасности барабанные перепонки зрителей.
Кричали и аплодировали студенты-болельщики, забывая о собственных интересах. Генерал сидел притихший, сияющий.
Два мяча вбили еще суворовцы, пропустив в свои ворота один.
Когда Семен принял из рук представителя горисполкома высокий серебряный кубок, он приподнял его в уровень лица и, радостно улыбаясь, посмотрел на генерала. Начальник училища, приветствуя, поднял руку ладонью вперед.
Из окна третьего этажа фигуры футболистов кажутся Алексею Николаевичу Беседе маленькими. Он дежурил по роте и остался в училище. «Какие наши: в алых или синих майках? Сегодня они надели новые», — думал он в начале матча. Потом, заметив, как вратарь «алых» отбросил в сторону фуражку и ее подхватил кто-то в форме суворовца, догадался: «Алые — наши». Фуражку «чужого» вратаря не стали бы так заботливо отряхивать от пыли.
«Так рождаются традиции», — подумал капитан Беседа и, облокотившись о подоконник, стал рассеянно смотреть на зеленое поле.
…Когда в перерыв матча Дадико Мамуашвили и Павлик Авилкин, влюбленно глядя на лучшего футболиста училища, выхватывают из его рук майку и бегут выжимать ее и сушить на солнце, они, наверное, не подозревают, что воспринимают традицию слыть лучшей футбольной командой города. Когда во время городского кросса вырвавшемуся вперед лучшему бегуну училища Андрею Суркову сотни суворовцев неистово аплодируют, радостной толпой бегут параллельно стартовой дорожке и, задыхаясь, кричат: «Сурик, Андрюшечка, дорогой, нажми немножко!» — они, наверное, ни о чем ином не думают, кроме того, что училище должно быть первым, но в этом взрыве чувств рождается единство.
Новая хорошая традиция должна бережно охраняться всем коллективом.
Капитан Беседа вспомнил день рождения одной такой традиции. Это было три года назад. Они приехали на первомайский парад в большой, празднично убранный город. Вместе с войсками проходят они церемониальным маршем по просторной нарядной площади. Неожиданно начался ливень. Косые струи воды хлещут лица. Но суворовцы молодцевато вздернули головы, их щеки раскраснелись, глаза задорно блестят. Они идут главной улицей. Потоки воды достигают щиколоток; мундиры, рубашки промокли насквозь. Но суворовцы продолжают идти с высоко поднятыми головами, веселые и бодрые, и брызги далеко разлетаются из-под их ног. Запевала начинает песню, и торопливые прохожие останавливаются вдоль тротуаров, стыдливо отворачивают воротники своих пальто.
В казарме военного городка, где остановились на время приезда, начали выливать воду из обуви, сушить одежду. Ни звука жалоб, ни одной кислой физиономии:
— Надо привыкать!
— Не сахарные…
— Еще и не так придется…
Через несколько дней, на вечерней поверке, генерал Полуэктов прочитал перед строем приказ командующего округом, объявившего благодарность личному составу училища за безупречную строевую подготовку. С тех пор так и повелось: на параде должны пройти лучше всех, поддержать марку училища.
Рождалась эстетика военной жизни с ее здоровьем, опрятностью, святостью строя. Отливалась в красивые формы система воспитания. И все это: ежегодное празднование дня открытия училища, выезд в летние лагеря, единый тон, стиль, ясность цели, сознание слитности с Советской Армией, преемственности ее устоев — все это создавало дорогие сердцу каждого суворовца традиции, роднило и сплачивало.
Делом чести коллектива стало отлично учиться, побеждать во всех юношеских состязаниях, задавать в городе хороший тон почтительного отношения к взрослым, опекать малышей, умножать славу училища и вписывать в его историю страницы, которыми гордились бы те, кто придет на смену.
На четвертом году существования училища в роту Тутукина был принят новый воспитанник — отличник шестого класса школы Министерства просвещения Витя Полозов. Роты имели постоянный состав, не изменяющийся все семь лет обучения в училище, Полозова же приняли потому, что выбыл по болезни один суворовец. Витя был скромен и дисциплинирован, но как разительно отличался он от «ветеранов»! Вот когда офицеры воочию убедились, что и в смысле военного воспитания ребят сделано изрядно: их «вояки» были уже армейцами, это чувствовалось в каждом движении, в облике и привычках.