— Садовский?
— Он самый.
— Видный паренек!
— А сколько усилий стоит нам! — воскликнул Владимир, но в голосе его слышна была не жалоба и недовольство, а удовлетворение. — Я сначала переоценил свои силы… А когда офицер поправил… Важно было пробудить в нем человеческую гордость. Увлечь изобре… — Он осекся и, оправдываясь, сказал: — Вы простите, я все о своем… Меня даже Галинка упрекнула, что я постоянно съезжаю на «производственные темы».
— А как Галя поживает?
— Хорошо. Довольна, что пошла на литфак. Ее избрали делегаткой на городскую комсомольскую конференцию.
— Я очень хотел бы увидеть Галинку.
— А мы на днях как раз собираемся в филармонию.
— Вот и меня возьмите с собой!
— С удовольствием. Весь наш взвод идет…
— Тем лучше!
Когда Ковалев унес банку с вареньем и пирог, в комнату вошел коренастый широконосый старшина с длинным рядом спортивных значков на груди.
— Старшина Булатов, — представился он. — Разрешите, товарищ майор, обратиться по личному вопросу?
— Пожалуйста, — ответил Боканов, недоумевая, какой личный вопрос может быть у этого незнакомого ему старшины.
Булатов беззлобно рассказал о своих прежних столкновениях с Пашковым.
— И я подумал, может, вам приятно будет услышать о нем сейчас хорошее. По всей воинской совести могу сказать, что ваш труд оправдался!
— Спасибо на добром слове…
— Только я вас прошу, товарищ майор, не надо Пашкову…
— Ну, что вы!
Боканов побывал на стрельбище, на тактических занятиях у штурмовой полосы, на партийных и комсомольских собраниях батальона, в клубе, когда курсанты отдыхали, запросто беседовал с ними и с офицерами, и все эти встречи, разговоры, наблюдения привели его к твердому убеждению, что суворовцы «нашли себя» и здесь, стали частью этой новой для них семьи. Конечно, понадобится и кое-какая корректировка воспитания в Суворовском училище — повышать требовательность… авторитет младшего командира… выпускников, вероятно, надо учить азам военной педагогики, а малышат — еще энергичнее — коллективности воздействия…
Но в главном, самом главном, он мог успокоить товарищей — жизнь подтверждала, что воспитатели на верном пути.
…В субботний вечер Боканов, Ковалев, Гербов и еще несколько курсантов веселой гурьбой шли по улицам Ленинграда. Розовел лед Фонтанки. На его взмокшей поверхности кое-где белели пушистые лепешки снега. Тонкие дымчатые облака проходили низко над землей и казалось: Исаакиевский собор курится.
Боканов поглядывал на юношей. Ну, куда их тянет, куда их только тянет! Неужто это Володя, почти догнавший его ростом, сидел, и не так-то давно, в классе за партой, откинув назад голову с непокорным веерком темных волос, независимо засунув левую руку в карман брюк, всем видом своим подчеркивая эту независимость.
Что-то совсем новое появилось в нем теперь, может быть, сдержанность, внутренняя собранность?
Даже Снопков стал другим: по-прежнему шутил, но в шутках этих ребячество сменила тонкая ирония. Вот и сейчас он поднял на воспитателя лукавые, глаза:
— У нашего старшины любимое выражение: «Богадельня!» И еще: «У меня часы на пять минут точнее солнца идут!» — Он улыбнулся: — Характер…
— Изобрази, как курсант Касаткин выступает, — попросил Снопкова Геннадий.
— Да как… — с напускной серьезностью сказал Павлик, — я как и многие. — Он остановился, сдвинул брови, наморщил лоб, и от этого сразу стал меньше, а лицо его приняло напряженно-озабоченное выражение:
— Товарищи! Нет слов, вопрос поставлен, так сказать, серьезно… О серьезности и важности постановки данного вопроса говорил, так сказать, и товарищ докладчик, и предыдущие ораторы. Правильно об этом говорили! Но поскольку я, так сказать, вышел на трибуну… мы должны рассматривать вопрос, так сказать, по нескольким линиям…
Прохожие, прислушиваясь, улыбались.
— …рассматривая одну сторону первой линии, мы должны, так сказать, прийти к первому выводу, что эта сторона важна, но и другая линия…
— Хватит, хватит, — тащил за рукав расходившегося Павлика Геннадий, — опоздаем!
Они пошли быстрее.
— Сергей Павлович, — пододвинулся к Боканову Володя. — Садовский подал заявление, хочет одиннадцатый съезд встретить комсомольцем. Я даю ему рекомендацию.
— И напрасно! — возразил Геннадий. — Рано.
Ковалев бросил на Гешу недовольный взгляд, но, вдруг поняв, что тот осуждает свое собственное прошлое, мягко сказал: