Геннадий вскочил, расправил гимнастерку вокруг ремня и вышел к доске, довольно улыбаясь. Он быстро написал ответ, ведя нить рассуждений и стараясь подражать учителю.
— Установим закономерность… А теперь пойдем обратным путем, — глаза его разгорелись.
Семен Герасимович не в силах скрыть своего удовольствия: он любовно глядит на Пашкова и проникновенно, даже с некоторой патетикой, говорит, слегка выставляя вперед вьющуюся бороду:
— Решить задачу — значит, сделать маленькое открытие. Запомните это!
Володя Ковалев делает вид, что внимательно следит за доской, а в действительности мысли его далеки от математики. Он снова и снова вспоминает вечер, когда шел с Галинкой по заснеженной улице…
— Суворовец Ковалев Владимир, идите к доске, — неожиданно раздается голос учителя. — Я вам предложу аналогичный пример…
Володя начал писать, напутал, торопливо стер написанное, сбиваясь и нервничая, опять написал, но еще хуже прежнего.
— Кто же так записывает? — Гаршев подошел почти вплотную к нему. Чувствовалось, что он начинает сердиться. — Разве вы надеваете гимнастерку навыворот? Ведь мы эту теорему только что разжевали. Я слышал, вы предполагаете быть летчиком? При таком отношении к математике вряд ли можно стать хорошим пилотом…
Володя, нахмурившись, молчит. Он внутренне недоволен собой и прекрасно понимает, что Семен Герасимович прав, но какой-то бес раздражения и упрямства заставляет его глядеть на учителя исподлобья, с обидной усмешкой.
— Вы будете летчиком? — спрашивает Гаршев.
— Это не имеет отношения к уроку! — вздернув голову, отвечает Ковалев.
— Да как… да как вы смеете мне так отвечать? — Семен Герасимович задохнулся от возмущения.
Но Володя уже закусил удила. Раздувая ноздри, от чего лицо его приняло злое и неприятное выражение, он вызывающе цедит сквозь зубы:
— Я свободный человек и могу говорить все, что хочу!
— Вы… вы… прежде всего невоспитанный человек! — восклицает математик. — Я вами очень недоволен! Садитесь!
ГЛАВА VII
В обеденный час все училище собралось в длинной светлой столовой; каждое отделение заняло свой стол, воспитатели — «отцовские» места.
Официантки выносили из кухни на подносах большие супники. Пахло борщом и свежим хлебом.
Отделению Боканова борщ разливал Василий Лыков. Он стоял крайним слева, ловко действуя половником, наполнял тарелки и, вдыхая аппетитный пар, жмурился.
Первая тарелка, переходя из рук в руки, достигла дальнего угла, где ее с ужимками, словно обжигаясь, поставил перед собой Снопков.
Он начал было есть, но Боканов нахмурился, и Снопков сделал вид, что только попробовал борщ.
Звон ложек, говор, короткие замечания офицеров сливались в неясный шум.
Володя Ковалев сидел между Пашковым и Семеном Гербовым. Ковалев был рассеян, хмурился, ел без всякого аппетита. После того, как он нагрубил Семену Герасимовичу, Боканов лишил его на две недели права получать увольнительные в город. «Не мог придумать ничего умнее!» — с неприязнью подумал Ковалев о воспитателе.
Геннадий Пашков держал ложку, манерно оттопырив мизинец руки, успевая то бросить саркастическую реплику, то ухмыльнуться, то иронически приподнять бровь. Он любил подтрунить не из чувства недоброжелательства, а просто ради удовольствия проявить лишний раз свое остроумие.
— Милостивый государь, вы погрузились в нирвану? — негромко спросил он у Ковалева.
— Отстань! — вяло огрызнулся Володя.
— Может быть, некая особа повергла вас в это мрачное состояние? — не унимался Пашков.
Володя начал есть быстрее, бросив на Пашкова недобрый, предостерегающий взгляд. «Неужели он посмеет?» — подумал Ковалев.
Дело в том, что в воскресенье после кино Володя решил описать в своем дневнике новогодний вечер. В классе было тихо. Все разошлись — кто в читальный зал, кто в столярную мастерскую или на каток. Только Геннадий Пашков, зажав ладонями уши, читал какую-то книгу. Володя раскрыл заветную тетрадь и, не останавливаясь, залпом описал все: вечер, знакомство с Галинкой, разговор с ней, заснеженную улицу, возвращение в училище. «Как хорошо было бы иметь такого чуткого друга, как она…» На этом Володя кончил запись. На сердце было светло и радостно, хотелось петь, кружиться по классу, обнять за плечи Геннадия, сказать кому-нибудь, как замечательно жить на свете, как много на земле прекрасных людей и сколько радости ждет впереди!