— Товарищ Беседа, — генерал обернулся к сопровождавшему его по роте воспитателю, — а что это за буква «Т» у них на груди?
Капитан замялся.
— Это, товарищ генерал, значит «тутукинцы». Играют они… Может быть, приказать снять значки?
— Нет, зачем же. — Полуэктов улыбнулся. — Они избрали похвальный пример.
Малыши неспроста называли себя тутукинцами, — они любили ротного командира, безошибочно чувствуя за его внешней строгостью отцовскую заботу. Им нравилось, как зычно докладывает майор начальнику училища, и еще то, что майор Тутукин маленького роста. Им хотелось, когда они вырастут и станут офицерами, быть точно такими же — упругими, быстрыми, сияющими, как вычищенная пуговка. Для тех же, кто опасался, что не подрастет, маленький Тутукии был утешительным примером, некоторой гарантией будущего. Самсонов и Гурыба один раз даже чуть не подрались из-за майора. Он проходил в дверь со двора, и Максим оказался справа от майора, а Сенька — слева. Было непонятно, в чью сторону, отвечая на приветствие, повернул голову Тутукин.
— Ага, он ко мне повернулся! — торжествующе воскликнул Самсонов, когда майор скрылся за поворотом коридора.
— Нет, ко мне, — обиделся Гурыба, и они закружились, надвигаясь друг на друга плечом, но вынырнувший откуда-то миротворец Илюша Кошелев убедительно сказал:
— Я сам видел, как он повернулся и туда, и сюда.
— Вы можете идти, товарищ капитан, — разрешил генерал Беседе. — Через двадцать дней доложите, как у вас в отделении обстоит дело с грамматикой.
Беседе очень хотелось напомнить генералу о своем рапорте относительно Каменюки, но он счел неудобным делать это: возможно, рапорт еще и не передан Тутукиным, а если передан, генерал, может быть, умышленно не говорит о нем.
Полуэктов прошел почти весь длинный коридор, когда шум за дверьми одного из классов привлек его внимание. Раздавался стук, словно палкой били по фанерному сиденью стула, слышались выкрики, кто-то играл на гребенке с папиросной бумагой.
Генерал приоткрыл дверь. Шум смолк, и на мгновенье все в классе застыли: двое — сидя под измазанной мелом доской, один — скрестив ноги, на полу, в углу, с учебником в руках и бумажным колпаком на голове. Несколько человек стояли у окна над доской для шашек, остальные занимались, кто чем хотел, сообразно размаху своей фантазии. Сидящий в углу вскочил, стянул с головы колпак и крикнул отчаянно, будто его ущипнули:
— Встать! Смирно! Товарищ гвардии генерал, второе отделение пятой роты на самоподготовке.
Генерал пробыл здесь недолго — пожурил за то, что вместо приготовления уроков занимаются посторонними делами, спросил о воспитателе:
— А где старший лейтенант Стрепух?
— Не могу знать! — браво ответил воспитанник в гимнастерке, измазанной мелом. — Старший лейтенант сегодня еще не приходил.
— С утра не был?
— Так точно, с утра!
Дежурному по училищу Полуэктов приказал немедленно вызвать с квартиры Стрепуха, а в его отделение послать для надзора другого офицера.
Сигналист, посланный за Стрепухом на дом, застал его лежащим на постели. Стрепух был убежденным холостяком и жил так, как ему хотелось. Со скучающим видом Стрепух перелистывал «Королеву Марго» Дюма, поплевывая на пальцы, прежде чем перевернуть засаленную страницу. Чтение было редким занятием для Стрепуха, он даже несколько бравировал своим пренебрежением к книгам.
— Шекспиров не читал, — цедил он сквозь зубы, — но честь офицерскую на поле боя отстоять всегда могу…
С массивного, словно высеченного из красного камня, лица Стрепуха не сошло выражение скуки, когда он услышал, что его вызывает генерал. Он неторопливо поставил длинные ноги на пол и спросил, позевывая и небрежно похлопывая кончиками пальцев по губам:
— Немедленно?
— Так точно, немедленно…
— Ну, порядок, идите! — величественно отпустил он сигналиста.
Пребывание в училище Стрепух считал для себя печальным недоразумением, злой шуткой судьбы. В душе презирая «шкрабов», «синечулочниц» и «штафирок», — так Стрепух называл про себя учителей, — он смотрел на свою работу воспитателя как на явление временное, как на перекидной мостик в будущее, где ему виделась «настоящая служба», хотя бы командиром батальона, «настоящая власть» и быстрое продвижение по служебной лестнице, а не это копанье в психологии и педагогике. Он хотел бы немедленно покинуть училище, но делать это со скандалом не входило в его расчеты, поэтому лучшим для себя путем Стрепух считал бездействие, — пусть начальство само отчислит его в линейную часть. Следует сказать, что строевую службу старший лейтенант любил, безупречно знал тонкости команд, разные «штучки», вроде казуистического требования показать на топографической карте магнитный меридиан, у винтовки — пресловутый мулек, или назвать ее восьмую часть. И еще одно качество неоспоримо признавалось за ним и даже ставилось начальством в пример — внешняя аккуратность. Пуговицы шинели сияли у него так, что в них можно было смотреться, как в зеркало, белоснежный подворотничок выглядывал из-под кителя ровно настолько, насколько ему полагалось выглядывать. Событием необъяснимым и из ряда вон выходящим было бы появление старшего лейтенанта Стрепуха в нечищенных сапогах. Он был в училище ходячим наставлением для военнослужащих, и если возникло сомнение, нужно ли звездочку на фуражке носить поверх ремешка или следует прятать под него, поглядывали на фуражку Стрепуха.