— Ванечка, солнышко мое ясное, жених нареченный, я уж фату к венчанью купила, Арина муку приготовила для свадебных пирогов…
И снова металась по горенке в поисках выхода из темницы. «Сысойка хочет меня сломать… Не сломает. Жилы тяни из меня, каленым железом жги мое тело, я больше не крикну. И лазейку все одно отыщу. Окажусь на свободе — в омут не брошусь, и петлю на себя не накину, а Сысоя найду, в поганые зенки его вцеплюсь».
Как-то в Ксюшину темницу забрался шмель. Большой. Нарядный. Поперек спинки ярко-желтые и черные полосы. Он натужно бился в стекло и сердито гудел. Ксюша обрадовалась: живая душа рядом. Можно понять, что он делает, чего добивается. Можно даже представить, что думает: тоже ищет выход на волю.
На другое утро шмель снова гудел у стекла и был, кажется, очень голоден. Можно бы у дедушки Саввы меду попросить, да не хотелось у него одолжаться. Нажевала тюрьки из хлеба и положила на подоконник. С замиранием сердца следила, будет шмель есть или нет. Кажется, ел. Только странно: подползет, упрется лапками в тюрьку, ткнет в нее хоботок и сразу взлетит, как ужаленный. Побьется в стекло и снова к тюрьке ползет.
На третье утро, проснувшись, Ксюша не услышала гуда. Подошла к окну. Шмель лежал на переплете рамы вверх мохнатыми лапками.
2.
Сысой, подъезжая к пасеке, чувствовал душевный подъем и всегда запевал. Сегодня он пел особенно громко. Много дней давил его нечаянный выигрыш. Нужда заставила вновь обратиться к Ваницкому. Трижды пришлось проситься, прежде чем Аркадий Илларионович принял его в конторе на прииске Богомдарованном. Вместо «здравствуй» сказал с насмешкой:
— Спасибо, что не забыл.
Сесть не пригласил. Сысой проглотил обиду: не привыкать. Начал сразу же с дела.
— Я много езжу, Аркадий Илларионович. Холсты скупаю в степи, в притаежье — деготь, смолу, а крестьяне то овес предлагают, то пшеницу. Могу для ваших приисков закупить, что вам надо. Мне попутно…
— Только чтоб мне приятное сделать?
«Издевается?» — Сысой засопел и сказал безнадежно:
— Пять целковых со ста за куртаж.
— А деньги за год вперед? — Увидя, как заблестел единственный глаз Сысоя, как дрогнули его тонкие губы, Ваницкий громко расхохотался — Сколько раз ты пытался меня обмануть? Говори.
— Ну, два.
— А сколько сумел?
Ваницкий твердо решил денег Сысою не давать, но почувствовал в просьбе его какую-то исключительность, иначе бы он не пришел сюда после аукциона.
— Идем погуляем по прииску.
— Может, в конторе решим?
— Успел набедокурить и здесь? Идем в тайгу, я устал. — И когда вышли на дорогу, Аркадий Илларионович резко спросил — Сколько надо? Пятьсот?
Ждал, что Сысой замашет руками: хватит и сотни, но Сысой засопел, отвернулся в сторону.
— Тысячи надо.
— Высоко берешь.
— Дело тут есть такое… пальцы оближешь.
— Хитри да дергай себя за ухо, а то сам себя обхитришь. Иди, а я поверну домой.
Таежная дорога — узкая щель с пихтовыми стенами. Колдобины, рытвины, грязь… Вон большой сухой кедр. Возле него год назад Сысой выманил у Ксюши половину прииска Богомдарованного. Тогда казалось, деньги сами валятся в Сысоев карман, а они, вспорхнув, очутились в кармане Ваницкого. «Башку ему свернуть надо, а приходится кланяться, как на духу признаваться», — и, отвернувшись, признался:
— Девку я в карты выиграл… Да вы ее знаете. Рогачевская Ксюша, та, что была до вас хозяйкой Богомдарованного.
— Фью-ю… Давай-ка присядем.
Ваницкий заставил Сысоя рассказать все детали той сумасшедшей ночи, похохатывал, смакуя пикантные подробности.
— Ловкач! Первую красавицу села Рогачева! Что твой Печорин!..
В тайге не редкость продажа девок. Недавно обнищавший отец продал дочь за куль муки и десятку деньгами. Но тут история романтическая.
— Ну, распотешил. А сколько тебе надо денег?
— Хоть бы тысячу… Отцу на глаза показаться боюсь.
— Ого… Денег своих я не дам тебе ни копейки. — На этом хотел оборвать разговор и привстал, да сразу сел снова.
Когда свергли царя, Аркадий Илларионович сразу учуял, что к власти очертя голову прет новая сила, перед которой прежняя просто мираж. «Народ един, — сказал он своим управляющим приисками и заготовительными конторами. — Сбавляйте расценки, не бойтесь. Сейчас над вами лишь бог да хозяин. Но бог далеко…»
Съел десяток хозяев мелких приисков. Вот это свобода! И вдруг — на тебе! — демонстрации, забастовки. Выходит, народ не един?
Не понял, но как-то интуитивно почувствовал, вроде бы праздник проходит на зыбком болоте, и на всякий случай пристроил счетоводом на руднике Баянкуль жандармского ротмистра Горева, на Богомдарованном — сторожами прежних городовых. «Будут преданы, как собаки. Им сейчас негде получить кусок хлеба».
Это же интуитивное чувство заставило его вспомнить и оценить хватку Сысоя в делах, где разборчивость ни к чему. Спросил с интересом:
— Сысой, ты член партии?
— Эсеров? А как же! Я, Аркадий Илларионыч, теперь даже на митингах выступаю про свободу, про землю. Могу про то, что все люди — братья.
Сысой входил в раж. Ваницкий все же чем-то заинтересован. Он может дать деньги, но даром их не получишь, надо продать себя подороже, надо показать товар лицом. Осторожно поглядывая на Ваницкого — не перебрать бы, а то все испортишь, — Сысой продолжал:
— Другой раз я так заверну, что народ аж взревет: «Качать Сысоя, качать!» И качают. Да что там народ, у самого слеза в нос ударит. Сам начинаешь верить в каждое свое слово.
Аркадий Илларионович поощрительно улыбается. И Сысой заканчивает доверительным шепотом:
— Ежли что надо, Аркадий Илларионыч, завсегда… в блин разобьюсь… мне только мигните.
— Ты Петухова знаешь?
— Хозяина мельниц? У которого постоянно бастуют?
— Именно так. А Михельсона?
По быстрому взгляду чуть прищуренных глаз Ваницкого Сысой почувствовал, что очень к месту ввернул про забастовки на мельницах Петухова, потому не преминул добавить.
— У которого сейчас забастовка на Анжерских копях? Третьего дня там…
Чрезмерная проницательность не понравилась Ваницкому. Он сдвинул брови, — и Сысой замолчал, не докончив фразы. И только когда подходили к конторе, решился напомнить о себе, почтительно кашлянув.
— Ты еще не уехал? — деланно изумился Ваницкий. Но для Сысоя эти слова — как выстрел над ухом. Схватившись рукой за ворот, Сысой взмолился, как если б увидел вдруг над собой занесенную плетку.
— Да я… да куда ж я без денег поеду… Не сгубите, Аркадий Илларионыч, будьте заместо родного отца, а уж я… Да и поздно ехать: вечер скоро, — упавшим голосом закончил Сысой.
Без сна он провел эту ночь.
«Куда же я теперь? А вначале вроде бы поманил, Да если со мной по-хорошему обойтись, поддержать, я такую пользу еще принесу…»
«От Сысоя может быть польза. Больше того, такие люди бывают просто незаменимы», — решил утром Ваницкий и, вызвав к себе Сысоя, вручил ему письма к владельцу паровых мельниц Петухову, углепромышленнику Михельсону, владельцу универсальных магазинов Второву, в губернский комитет эсеров.
— Загляни по этим адресам. Им нужны сейчас люди, связанные с деревней… для особых коммерческих поручений… они и денег тебе дадут. Но не забудь, кому ты обязан.
Удалось расплатиться с отцом, потому и настроение — хоть в пляс пускайся. Была и другая причина, заставлявшая Сысоя петь громче обычного, поигрывать хлыстом, чтоб конь шел боком, приплясывая, заставляя любоваться ловкостью всадника. Вдосталь погарцевав перед ставнями пятистенки, подъехал к крыльцу, соскочил со взмыленного коня и бросил поводья Саввушке.
— Здравствуй, хозяин! До чего у тебя хорошо тут.
Саввушка знает, что на пасеке у него действительно хорошо, но гость сегодня улыбчив, можно малость и покуражиться, себе удовольствие сделать.