— Слава богу. Сны, поди, видела?
Каждое утро задает Саввушка этот вопрос, а сегодня услышала — вздрогнула и ноги подобрала, как если б по полу бегали крысы.
Каждую ночь сон начинается хорошо. Она в избе, или на лугу, или в тайге, на дороге. Сидит или чаще идет. Бывает, босая, потому что весна, потому что цветы кругом; бывает, по снегу на лыжах идет и всегда видит Ваню. Сегодня вот шла по двору — курам корм задавала, а под навесом Ванюша мазал дегтем хомут.
— Иди сюда, Ксюша, — крикнул Ванюшка.
Он каждую ночь зовет к себе Ксюшу. Бывает, плывет по реке на плоту и зовет. Бывает, коня запрягает или просто сидит на бревнах и кличет: «Иди-ка сюда».
До чего хорошо это слышать. Ксюша весь день вспоминает потом его голос, слова. Они дают силу. А, засыпая, мечтает: «Скорей бы заснуть и Ваню увидеть».
Сегодня Ванюшка был особенно ласковый. Глаза лучистые. Волосы мягкие. Губы красные-красные, как косачиные брови.
— Ксюша, иди сюда. Запрягу сейчас Соловка, поедешь со мной?
— Поеду!
Сказала одно-единое слово, а сколько в него вложила! Поеду, мол, Ваня, куда глаза глядят, лишь бы с тобой… на всю жизнь. И делай, что хочешь.
Поехали. Лес дремучий-дремучий. Пихты вершинами переплелись, и на дороге темно, как после захода солнца. Ванюшка смеется. Обнял так, что дух захватило.
— Дивно-то как, Ваня, целуй… скорей целуй… Ты же знаешь, она вот-вот придет.
— Но ведь это же, Ксюша, во сне.
— Горя мало. Наяву не пришлось полюбиться, так хоть во сне. И, может, во сне даже слаще. Во сне ты смелей, и я во сне ничего не боюсь.
Разве такое расскажешь Савве? До вечера ходишь чумной по чулану.
— Ваня, целуй!.. Торопись!..
Ворот разорвала, потому что воздуху мало. Откинулась. Ванюшка припал к груди, целует и слова говорит такие, что кружится голова, кружится лес, кружится все… И поет…
И тогда мелькнула надежда: сегодня она не придет.
— Ваня, целуй… — раскинула руки.
Пришла. Шершавое, мокрое мазнуло ее по щеке… по губам.
Сунула руку за пазуху — там нож припасен — и не нашла. И вчера не могла найти.
А росомаха уже обхватила Ксюшины плечи передними лапами и гнет ее как тростинку, как гнул и ломал Сысой. Смрадно дышит в лицо. Нет в тайге зверя шкодливее и пакостней росомахи. Только та, что в тайге, труслива и не очень сильна, а у этой лапы железные. Бельмо на глазу.
— Ваня… Ваня… — кричит что есть мочи Ксюша. — Ва-аня…
— А-а-а-а, — отвечает лес.
Росомаха крутит Ксюшины руки, срывает с нее одежды…
Разве таким сном поделишься с Саввой.
Давно день наступил, а до сих пор всю колотит, до сих пор ощущаются на лице, на шее, груди уколы колючих усов росомахи.
Все утро металась по чулану из угла в угол, как дикий зверь в клетке, и грезила наяву: открывается дверь… заходит Сысой… Она бросается на него и бьет его, бьет. По-том будь что будет… До хруста сжимала зубы и чудился крик Сысоя: «Больно… Пусти…» «А мне не больно было? Ты ж меня растоптал… В темном чулане сидеть, думаешь, сладко? Душу от боли рвет…»
Нестерпимо хотелось, чтобы Сысой вот прямо сейчас открыл дверь и зашел в чулан. От жгучей ненависти в теле такая сила, что хоть десять Сысоев входи — не удержат.
— Сон-то видела, Ксюшенька? — по-стариковски гнусавит дедушка Савва.
— Иди отсюдова прочь, старый… — и зажала в испуге ладонями рот.
С младенческих лет вбивалось в голову беспрекословное подчинение старшим. Где бы ни встретила знакомого, незнакомого, остановись, поклонись. Ругать станет, скажи: «Благодарствую за учение». Дядя Устин Симеона женить собирался и в город поехал пшеницы продать, да ночью на постоялом дворе у него хомутишко украли. Приехал домой и сразу же повинился. Слез дед с печи, взял в руки вожжи: «Ну-ка, Уська, становись на колени. Мало, видать, я тебя учил. А ну, подыми-ка рубаху…»
Смирив себя, Ксюша ответила тихо:
— Видела, дедушка, да позабыла.
— Незадача какая. Я нонче видел сон шибко хороший. Проснулся — аж на душе светло. А на вот, запамятовал. Полночи лежал, вспоминал и, хоть лопни, ни тинь-тили-тынь.
Каждую ночь Саввушка видит хорошие сны и каждое утро — «ни тинь-тили-тынь».
— Незадача, — вздыхает Саввушка, — и начинает рассказывать: что солнце сегодня встало красное-красное — к ветру это; что с гор медовым запахом тянет — к дождю; а пчела очень на взятку люта — не иначе к затяжному ненастью.
Тоскливо на пасеке одному, а тут живой человек, слушает, кажется, вроде беседует. И Ксюше становится легче. Посиди-ка неделю в темном чулане одна, так козлу будешь рада.
Сообщив про погоду, Савва непременно рассказывает о себе, о временах, когда был черноусым и стройным.
— Раньше ведь парни были не то, што теперь. Не ныли под окнами, а увидел, к примеру, девку, понравилась — леса иди в перепляс, реки разлейся озерами, а он своего добьется.
Так Саввушка вчера говорил, а сегодня иначе:
— Это нынче парень увидел девку — и сразу же к ней, бесстыжий. В наше-то время парень ходит да ходит под окнами. Высохнет весь, а имя ее боится промолвить. В нашем селе, к примеру, Анка была…
Вдали видны горы, Там, наверно, сейчас цветут огоньки. Или уже отцвели? Нет, на горных лугах, возле снега еще цветут. И незабудки цветут.
Арина рассказывала, будто не так давно жили на земле Вася и Маша. В ту пору многие звери, птицы и цветы не имели еще имен.
Красивые, ладные были Вася и Маша — какие только в песнях бывают. У нее коса русая до колен, а губы алые, сочные — малина не так красна, а глаза — весеннее небо, такие же голубые и такие ж бездонные.
Вася статен, силен…
И будто пошли они раз. по ягоды в лес. Далеко-далеко. Идут. Лес все гуще. Трава все выше. Большие темные птицы летают в вершинах огромных кедров.
— Вася, вернемся, боюсь, — шепчет Маша.
— Со мной-то? Да пусть хоть сам Змей Горыныч…
— С тобой ничего не боюсь…
— Го-го-го, — кричит Вася, а лес ему отвечает со всех сторон. И боязно Маше, и радостно. Вот он какой у нее бесстрашный и сильный, Вася.
— Маша, родимая, хочешь, я тебе зверя убью?
— Не надо. Пусть звери живут. Они живые красивей.
— Хочешь, с неба тебе достану звезду и прицеплю на кокошник? Ты пойдешь, а звезда будет тропинку тебе освещать.
— Звезды на небе ярче горят.
— Но ты будешь еще красивей.
— А с меня красоты моей хватит. Ты меня любишь и больше я ничего не хочу, — засмеялась тихо, как серебряный колокольчик. — Цветочек мне подари.
— Это проще простого.
Оглянулись. Вокруг стоят кедры темные. Под ними трава разная, сучья, грибы и нигде нет цветочка.
Маша смеется:
— Звезду сулил, а цветочка не можешь достать. — Бежит вперед. Аукает: «Ау-у-у… ау-у… Я сама отыщу цветочек и буду его целовать, не тебя.
И тут поляна вдруг показалась, светлая, чистая. Трава на ней невысокая, а посередине голубые цветы…
— А-а. — радостно вскрикнула Маша и побежала к поляне. Но Вася догнал ее, поднял на руки.
— Меня поцелуй, а цветов я охапки тебе принесу. Усадил под дерево Машу и побежал на середину поляны, к цветам.
— Вася, Вася… вернись. Я не хочу цветов. Я боюсь одна…
— Не бойся, я рядом.
— Мне скучно одной…
— Слаще потом поцелуешь.
Вася добежал до цветов и нагнулся.
— Какой тебе нравится?
— Вон тот — голубой. Как его зовут, Вася?
— У него нет имени.
Шагнул Вася, и нога до колена ушла в болото. Маша в страхе крикнула:
— Вася-я… Пошто ты присел?
— Это я на колени встал, чтобы разглядеть получше цветок.
Дернулся — и вторая нога в болотной жиже увязла. Понял Вася — конец пришел, а крикнуть боится. Маша к нему побежит и тоже утонет. Пусть Маша живет.
— Вася, родненький, там болото?..
— Сиди, сиди. Никакого болота нет. И сюда не ходи. Любовью нашей тебя заклинаю.
Все глубже уходят ноги в болотную топь. Скрылись сапожки из красного сафьяна, скрылись шаровары из синего рытого бархата, голубая рубаха, расшитая красным и желтым шелками, колоколом легла на траву.