Вика поднимает мою голову за подбородок и смотрит мне в глаза. Это так нежно, я не могу удержаться и целую её. А она целует меня в ответ. Её язык у меня во рту, мой — у неё. Друзья так не целуются. Моя помада на её губах, её руки на моей груди и талии, мои лишь помогают ей меня раздевать.
— Нет! — резко отталкивает меня Вика. — Нет, этого больше не будет, и не надо меня соблазнять!
Я подвигаюсь ближе и смотрю ей в глаза. А сама стою перед ней едва не на коленях.
— Почему же? — искренне спрашиваю я.
— Потому что! — отвечает она. Наш разговор — это нечто! Никто ничего никому не собирается объяснять, но все и так всё понимают. Мы слишком хорошо друг друга знаем. Мы слишком близки друг другу, и нам не нужны слова, чтобы друг друга понимать.
— Он не сможет тебя любить так, как я, — киваю на фотокарточку Сашки. — Никто не сможет, никогда, — качаю головой.
— Вот только у тебя нет члена, — качает головой Вика.
— Зато у меня есть сердце, вот здесь. — Я кладу её руку на свою левую грудь, пододвигаюсь к Вике и вновь целую и посасываю её нижнюю губу, язычком провожу по её зубкам.
— Да отойди ты! — отталкивает она меня.
Смотрю ей в глаза; я готова расплакаться:
— Если бы в твоём сердце ничего не осталось, ты бы не впустила меня. Зачем ты меня отталкиваешь? Я же вижу, что ты меня хочешь. — Господи, как мерзко быть влюблённой дурочкой! Реально говоришь цитатками из ванильных пабликов.
— Прости, но это не для меня, — ухмыляется Вика. — То, что я чувствую к тебе, не может сравниться с тем, что я испытываю к нему.
— Ты про Сашку?
— Ага, а ты про кого подумала?
— Я так, на всякий случай, спросила. — Не знаю что произошло, но я счастлива, сейчас я самая счастливая девушка на свете! Я ведь только что узнала, что «огонёк в её сердце ещё не погас» и я для неё что-то да значу. Просто Сашку она любит больше. Но любой уголёк можно раздуть, и тогда начнётся настоящий пожар.
Я провожу рукой по её ноге, нежно касаюсь её стопы.
— Ты не прогонишь меня? — спрашиваю я, а мои руки нежно снимают ту «страшную» тапочку с её ноги. Вика лишь заинтересовано смотрит. Глажу её стопу своими пальчиками с идеальным маникюром. Что-что, а маникюр я делать научилась.
Провожу ладошкой по её стопе и прижимаюсь к ней губами, оставляя след от помады, прижимаюсь к ней щекой. Кладу большой палец её ножки себе на язык и обволакиваю его своими пухлыми губами. Вика прибалдела: Сашка её явно футфетишем не балует. Парни — они таки: им сложно что-то сделать для любимой ртом.
Целую её пальчики по очереди, прохожу между ними язычком, целую стопу и щиколотку.
— Ладно, — улыбается Вика. — Ножки полизать можешь, но кунилингус я тебе не дам сделать.
— Жаль, а я так хотела! — Стягиваю футболочку и обнажаю грудь.
Звонок в дверь. Вика вскакивает. Срочно надевает тапочки и поправляет на мне маечку. Она несколько раз мягко кается моих сосков, так что я едва не сгораю от возбуждения.
— Сиди тут, — говорит она и направляется в двери. Я беру дрожащими от перевозбуждения руками стаканчик сока и делаю ещё один глоток; сок виноградный с яблоком, по крайней мере, мне так кажется.
Слышу разговор; это кто-то из соседей зашёл что-то спросить, я не вникаю. Пока Вика там, я допиваю сок и ложусь на её кровати. Мне так приятно лежать на той же постели, в которой мы ещё недавно кувыркались. Она ещё хранит аромат любимой. Я помню всё: как сосала её «киску», как вылизывала её «лепесточки», как целовала её ножки и соски. Столько приятных воспоминаний! Зажмуриваюсь и улыбаюсь сама себе.
Вика возвращается в комнату и смотрит на меня. Ей нравится на меня смотреть, я же вижу это в её глазах. Ей нравятся девушки и нравлюсь я. Возможно не так сильно, как мне нравится она, но всё-таки наши симпатии взаимны.
Я хлопаю ладошкой по кровати рядышком с собой.
— Иди сюда, — говорю я. Она ложится на бок, смотрит на меня и улыбается. Это самая красивая улыбка на свете. Я лежу на спине и потягиваюсь от наслаждения. Эти запахи, эти воспоминания!
— Ты всё ещё хочешь меня, всё ещё любишь меня? — говорит она.
— Ага, — не открывая глаз, отвечаю я.
— Сделаешь то, что я попрошу?
Поднимаю голову и внимательно смотрю ей прямо в глаза.
— Конечно, любимая, — отвечаю я. — Я же для этого и пришла.
— Уходи и не рви себе душу, Юлечка, ты же знаешь, что у нас с тобой ничего не получится. Не трать своё время, не тереби своё сердечко, — уговаривает она меня. — Ты не безразлична мне, и я не хочу, чтобы ты страдала.
— Но я хочу страдать.
— Ты неисправима, — улыбается Вика. — И всё-таки тебе придётся уйти.
— Ну почему? — возмущаюсь я. — Нам же было так хорошо вместе!
— Я хочу быть нормальной… и тебе советую. Хватит играть в эти «розовые» игры.
Я прижимаюсь к ней и крепко целую её в губы, но она неожиданно кусает меня в нижнюю губу до крови.
— Я же сказала «нет»! — кричит она, пока я дрожащими руками пытаюсь остановить кровь.
Вика достаёт из косметички ватный диск, смачивает его перекисью и прикладывает его моей губе.
— Не больно? — заботливо спрашивает она.
— Зачем ты это сделала? — едва не плачу я.
— Потому что обычные слова до тебя не доходят! — повышает голос Вика. — Всё! Выметайся из моего дома!
Она хватает меня за руку и поднимает на ноги. Я держусь за окровавленную губу и направляюсь к двери. Мне не столько больно, сколько обидно.
— Вика, но почему? — спрашиваю я, хотя уже задавала этот вопрос.
— Ты не в моём вкусе, и вообще, я не люблю девочек.
Она ждёт, пока я обуюсь, и выставляет меня за дверь.
Уже на пороге я печально смотрю ей в глаза.
— Ну что ещё? — снисходительно спрашивает она.
— Не прогоняй меня, — говорю. — Я люблю тебя, Викулечка.
— А я тебя — нет! — Она захлопывает за мной дверь.
Домой иду как в бреду, с разбитой, а на самом деле прокушенной, губой. Как же я хочу, чтобы это поскорее кончилось! Смотрю на ватный диск, он весь в крови. Видок у меня, конечно, побитый.
— Девушка, с вами всё в порядке? — спрашивает проходящая мимо женщина.
— Нет, — качаю головой. Мне так обидно, просто до слёз! Не хватало ещё расплакаться! Но мне кажется, что искать поддержки у прохожих — это перебор.
Женщина залазит в сумочку и протягивает мне чистый ватный диск.
— Держи, — говорит она.
— Спасибо! — Я выбрасываю окровавленный диск и прикладываю свежий.
— Что у тебя случилось? — спрашивает она.
«Быстрее бы домой. Там никто не будет обращать на меня внимание».
— Споткнулась, прикусила губу, — вру я. Я сейчас постоянно вру, я совсем завралась.
— Ты поаккуратней, как бы зашивать не пришлось.
«Зашивать! Только этого не хватало — ещё зашивать! Чёрт, какая же я невезучая!» — Слёзы застыли на моих глазах. Нужно поскорее домой. Не могу больше находить на улице.
Захожу в свой подъезд и рыдаю в голос — то ли из-за Вики, то ли оттого, что у меня губа болит. Не знаю, что со мной. Как же тяжело мне жить! Ненавижу себя, ненавижу эту жизнь! За что мне это всё?! Не хочу больше ничего, мне ничего не надо! Хочу перестать чувствовать. Проснуться утром, и ничего не болит. Как же я устала просыпаться от боли в сердце! Как же я устала каждую секунду понимать, что моя любимая не со мной!
— Привет, Юль! — здоровается сосед.
— Здравствуйте, — выдавливаю из себя.
— Что-то случилось? — Чёрт, все видят, что я плачу, а я сейчас постоянно плачу! Мне к психиатру надо, срочно, чтобы он мне лоботомию сделал, чтобы я не плакала больше, а только ходила и улыбалась, как дурочка. Как раньше было. Господи, забери эту слезливую мочалку и верни ту улыбчивую Юлечку, я тебя умоляю! Ну что я такого сделала? За что ты меня испытываешь? Как же мне себя жако: милая, симпатичная девочка с разбитым сердцем! Почему я должна постоянно терпеть эту боль? Ни на один вопрос ответа нет.
— Всё в порядке, — отвечаю я и спешу к лифту. Хочу быстрее оказать дома. Хочу никогда больше не выходить на улицу. Никогда ни с кем не разговаривать. Хочу, как Диоген, сидеть в бочке. Был такой мужик. Когда к нему подошёл Александр Македонский и предложил ему что угодно, он ответил: «Свали нахер. Не загораживай солнце». Да, я матерюсь, да, я умею материться — а что здесь такого? Зато я знаю, кто такие Диоген, и Македонский, и Мария Склодовская-Кюри. Я дохера чего знаю, я же умничка, только никому нет до этого дела. Я — бездарность, ни на что не годная бездарность. Я умею только зубрить уроки и больше ничего.