Остальные не слушали. Они носились по темным длинным коридорам, кричали и хихикали. Третий присоединился к ним. Смех отскакивал рикошетом от стен и кружился вдоль лестниц.
– Мы – самые лучшие.
Лучшие. Учшие. Чшие. Шие. Ие. Ееееее.
– И чертовски богатые!
Они врезались друг в друга и повалились вниз. Они катались и прыскали от смеха. Падали на каменный пол, размахивая руками, делая ангелов, как в снегу. Вдруг один вспомнил.
– Мы богаты, но это грязные деньги.
– Точно. Dirrrrrrrrrty money[2].
– Нам надо идти в фотолабораторию. За этим мы сюда и прибыли.
Надо бы хорошо вспомнить то, что произошло. События как в тумане, в котором проявлялись как вспышки отдельные картинки. Кого-то тошнило. Кто-то купался голым в бассейне. Запертая дверь, которая не должна была быть запертой. Разбитая хрустальная ваза и осколки, о которые кто-то поранил ногу. Кровь. Грохочущая музыка. Oops, I did it again[3]. Забытый хит, который хотелось поставить на повтор. I played with your heart, got lost in a game[4]. Кто-то горько плакал, всхлипывал, но не хотел помощи. Пол был скользким от разлитого рома. Пахло острым и сладким.
Однако эти картинки не хотели сливаться в логичный сюжет. Кто принес пластиковый пакет? В какой момент? Кто открыл его, засунул руку внутрь, вытащил ее назад и облизал пальцы? Когда они поняли?
Надо было принять. Срочно. Немедленно.
– Есть ли у вас кое-что? Хочется еще одну.
– Есть.
Три таблетки. Каждому по одной. Они одновременно положили их под язык и дали раствориться во рту.
– О, как вставило… О, да! Отлично вставило.
В фотолаборатории. Темно. Один щелкнул выключателем.
– Да будет свет! И стал свет[5].
Пакет на стол. Открытая сумка.
– Черт, как воняет…
– Деньги не воняют. Деньги благоухают.
– Здесь же несчитано бабок!
– И мы оставим их.
– Это просто шикарно! Со мной никогда ничего такого не происходило. Я люблю вас. Я люблю весь мир.
– Только не лезь целоваться. Я заведусь и захочу секса.
– Так давай прямо здесь.
– Эй, здесь нельзя. Мы начинаем стирку.
Воду в миску для проявки. Купюры в воду. Очищенные купюры развешены по одной сушиться.
– Это я называю отмыванием денег. Это настоящее отмывание денег.
29 Февраля. Понедельник
3.
– Подъем! Вставай немедленно! На твоем месте я бы даже не думала дремать!
Рев наполнил уши Лумикки[6] «Белоснежки» Андерссон. К сожалению, ревущий голос был ей знаком. Это был ее голос. Белоснежка записала свой собственный крик на телефон и использовала его в качестве будильника, поскольку догадалась, что это вытащит ее из теплой кровати лучше, чем что-либо другое. Это работало. Она даже не думала дремать.
Заспанная Белоснежка сидела на краю кровати, уставившись на висящий на стене календарь с Муми-троллями. Понедельник. 29 февраля. Как говорят финны, karkauspäivä, «убегающий день». Самый бессмысленный день на свете. И почему его не сделают международным выходным днем? Он же все-таки лишний. Наверное, ни у кого в этот день нет желания заниматься ни умственным, ни физическим трудом.
Белоснежка сунула ноги в синие тапочки в виде ежиков и поплелась на кухню. Там положила в кофеварку кофе и налила туда воды. Этим утром невозможно прийти в себя без крепкого эспрессо. Было еще темно, слишком темно, чтобы проснуться. Хотя снег лежал высокими сугробами, светлее от этого не становилось. В это время властвует темнота. Она надолго, до самого марта сжала северную страну в своих душащих объятиях.
Белоснежка ненавидела этот период зимы. Снег и мороз. Слишком много и того, и другого. И весна не ждала за углом. Зима продолжалась и продолжалась, медленно и тупо замораживая все вокруг и не давая никакой надежды на свое окончание. Дома было холодно, на улице было холодно и в школе было холодно. Парадоксально, но иногда казалось, что не холодно только в проруби; впрочем, там все дни все равно не проведешь. Белоснежка натянула огромную серую шерстяную кофту и налила кофе в кружку. Она отправилась пить кофе в единственную комнату своей квартирки. Комнату в целых семнадцать метров. Белоснежка свернулась на потертом кресле и попыталась согреться. Из окна дуло, хотя она законопатила его дополнительным утеплителем.
На вкус кофе был как кофе. Ей ничего другого было не нужно. Она терпеть не могла все другие напитки и разные специфические шоколадно-орехово-кардамонно-ванильные кофеюги. Кофе должен быть черным и крепким, дела – делами, а хата – хатой.
Когда мама была в последний раз в гостях у Белоснежки, она была поражена. «Неужели ты не хочешь обставить квартиру? Сделать дом уютным?» Нет. Белоснежка жила в этой квартире уже полтора года. Ничего другого, кроме толстого матраса на полу, служащего кроватью, письменного стола, ноутбука и кресла. В первые месяцы мама настаивала, что Белоснежке нужно купить кровать и стеллаж, но та наотрез отказалась. Книги горкой стояли на полу. Единственным «элементом декора» был черно-белый календарь с Муми-троллями. Зачем ей быть озабоченной созданием какого-то уюта? Не хочется играть ни в какое Inno[7]. Ее однушка – это всего лишь место пребывания на период учебы в лицее[8]. Она не была ее домом в том смысле, что Белоснежка хотела бы укорениться здесь на подольше. После окончания учебы в лицее она будет свободна и сможет уехать куда угодно, и ей не надо будет оставаться здесь тосковать по кому-то или чему-то.
Дом ее родителей в Риихимяки Белоснежка также не считала своим домом. Она чувствовала себя там чужой. Предметы напоминали ей вещи, которые она просто мечтала забыть. Они все равно постоянно напоминали о себе в мыслях, снах, кошмарах.
Родители отнеслись к ее переезду противоречиво. Иногда казалось, что для них это облегчение. Бесспорно, обстановка в доме была напряженной, как и всегда. По крайней мере, с тех пор, как Белоснежка себя помнила. Она никогда не понимала, что было причиной этого напряжения, так как она никогда не видела, как ссорятся родители, и никогда не повышала на них голос. Перед переездом мама и папа иногда подолгу держали ее в объятиях, что было чем-то необычным и неприятным, поскольку не являлось привычным.
После объятий мама брала лицо Белоснежки в ладони и смотрела на нее невероятно долго и упорно.
– У нас нет никого, кроме тебя. Кроме тебя.
Мама все время это повторяла, и казалось, что она готова расплакаться в любой момент. Белоснежке становилось от этого душно. Когда она наконец-то переехала, родители помогли ей доставить вещи до Тампере и она первый раз закрыла за ними дверь, у нее было ощущение, что с плеч упала тяжелая ноша, о существовании которой она не знала.
– Тебе же здесь хорошо?
Мама постоянно это спрашивала. Отец относился ко всему этому более прозаически.
– Flickan blir snart myndig. Hon måste ju klara sig?[9]
Белоснежке было хорошо. С каждым днем все лучше и лучше.
В это утро из зеркала в ванной на нее смотрела усталая девушка. Кофеин выполнял свою работу слишком медленно. Белоснежка вымыла лицо холодной водой и завязала каштановые волосы в хвост. Родители дали ей имя, которое не соответствовало действительности. Волосы не были черными, кожа не сияла белизной, и губы можно было назвать алыми, если только очень хорошо присмотреться. Конечно, краской для волос и макияжем можно было бы заставить отражение в зеркале и имя сочетаться между собой, но она не видела в этом смысла. Ее отражение устраивало ее саму, а мнение других не волновало.
Белоснежка размышляла три секунды о том, что надеть в школу. Затем она решила надеть серую кофту и натянула джинсы. Армейские ботинки, черная куртка, зеленые шарф и варежки, серая шапка. На спину – рюкзак «Фьялравен».
8
Продолжение учебы в старших классах (10 и 11 классы), с целью подготовки к поступлению в высшее учебное заведение.