У Егорышева вдруг защипало в горле, и он подумал, что, конечно, не с горя вышла за Томашевича москвичка Галка, и еще подумал Егорышев, что обязательно зайдет к ним и тогда, возможно, что-нибудь поймет, потому что сейчас он ничего не понимает в этой странной и романтической истории.
Вертолет стоял посреди небольшой круглой долины, со всех сторон окруженной мохнатыми сопками. По мокрым камням, шипя и брызгаясь пеной, несся бурный поток. Это была Унга, но она ничего общего не имела с той могучей, величавой рекой, которую Егорышев видел в Улуг-Хеме. Поток яростно клокотал, стремясь вырваться из узкого ложа, перекатывал огромные валуны, и долина была наполнена грозным, глухим гулом, напоминающим отдаленные раскаты грома.
Посадочная площадка находилась на краю небольшого поселка, состоящего из одинаковых новеньких деревянных домиков. Между домами не спеша разгуливали олени, собаки и дети.
— Так ты заходи к нам, — сказал Егорышеву Томашевич, после того как он помог разгрузить ящики и пакеты.
Егорышев ответил, что зайдет, и отправился в правление колхоза. В добротном доме из толстых бревен за письменным столом сидел плотный мужчина небольшого роста и неопределенного возраста. На скуластом безбородом лице чернели узкие спокойные глаза.
— Здравствуйте, — сказал Егорышев. — Вы председатель колхоза?
— Я, — ответил мужчина и, встав, протянул руку.—Будем знакомы. Меня зовут Мангульби. А тебя?
Снова Егорышева бесцеремонно назвали на «ты», и снова ему это понравилось.
— Меня зовут Степан, — ответил Егорышев. — Я приехал из Москвы, чтобы встретиться с одним человеком. С геологом Матвеем Строгановым. Он сейчас здесь?
— Он прилетел неделю назад, — сказал Мангульби. — Заседлал коня, поехал в тайгу, скоро вернется, тогда его увидишь.
— А когда он вернется?
— Должен завтра вернуться, — подумав, ответил председатель. — Продуктов взял на пять дней, обещал лекцию прочесть. Утром приедет.
— Что он делает там, в тайге? — спросил Егорышев.
— Рисует. Матвей хорошо рисует. Смотри, пожалуйста.
На стене висела картина, но в комнате было сумрачно, и Егорышев не смог ее разглядеть.
— Далеко поехал Матвей? — спросил он.
— В Синее ущелье. Он каждый раз туда ездит. Уже пять дней прошло, скоро вернется. Ты ступай отдохни. У меня дома будешь отдыхать. Посмотри в окно, видишь, стоит дом? Туда иди, тебя хозяйка за стол посадит, обедом покормит.
— Я потом к вам зайду, — ответил Егорышев. — Меня учитель пригласил.
— Очень хороший человек учитель, — серьезно сказал Мангульби. — И жена его тоже очень хорошая женщина. Иди к ним.
Школа стояла в центре поселка, возле нее играли ребятишки. Юра и Галя занимались заготовкой дров. Они пилили огромное полено, положив его на козлы.
— Ты нажимай, а не филонь! — услышал Егорышев издали голос Юры Томашевича. — Хочешь за мой счет проехаться?
— Молчал бы уж, лодырь несчастный, — ответила Галя. — Тоже мне лесоруб!
— Давайте я помогу, — сказал Егорышев.
— Познакомься, Галка, — сказал Томашевич, бросив пилу. — Это тот самый цирковой борец, про которого я тебе говорил.
— Вовсе я не цирковой борец, — удивился Егорышев.
— Ну и напрасно, — сказал Юра. — С твоими данными я бы лично обязательно стал цирковым борцом.
Галя улыбалась. Егорышев нашел, что она довольно мила, хотя и красивой ее назвать никак нельзя. У нее был чересчур большой рот, и когда она улыбалась, открывались все зубы. Но зато глаза сияли на ее круглом веснушчатом лице так добродушно и приветливо, что хотелось сразу им довериться.
— Очень хорошо, что вы пришли, — сказала она, — сейчас будем обедать.
От обеда Егорышев не отказался. Не отказался и от рюмочки водки, которую поднес ему Юра, предложив выпить за Москву и за москвичей. Они выпили за Москву и москвичей, потом за здоровье родителей, потом за мир во всем мире.
— Хватит! — строго сказала Галя и убрала бутылку под стол. — А то сейчас будете пить за тех, кто в море, и за хорошее отношение к женщине, я уж знаю.
— Конечно, за это пить не стоит! — ответил Юра и подмигнул Егорышеву. — К женщинам нельзя хорошо относиться. Они очень коварные.
Галя хлопнула его кулаком по спине, и он радостно захохотал. Потом они стали наперебой рассказывать Егорышеву о своей работе, в которую одинаково были влюблены.
— Представляете, приехали мы, а на нас все косятся. Слишком молодые. Куда, дескать, им детей учить, самих еще учить нужно, — говорила Галя, ласково глядя на Егорышева, слегка разомлевшего от сытной пищи и выпитой водки. — Детей не хотели в школу посылать, потом Мангульби велел — прислали. И вот первый урок. Посоветоваться не с кем. С Юркой мы тогда не разговаривали…
— Почему? — спросил Егорышев. Галя с улыбкой взглянула на мужа.
— Валяй! — разрешил тот, и она с улыбкой объяснила:
— Злилась я на Юрку за то, что он сюда приехал. Мы с ним еще в институте ругались. В общем, вошла я в класс и обмерла. Ребятишки грязные, немытые, нечесаные, сидят не на партах, а на полу, и по-русски никто ни слова. А я по-торжинскому не понимаю. Так сорок пять минут и просидели молча… Звонок прозвенел, я в учительскую и — ну реветь. Юрка подошел и говорит: «Плохо? И у меня плохо. Раздеваться не желают!» Он, понимаете, с другой группой хотел физкультурой заняться. «Надо язык изучать, иначе нам каюк!» — говорит Юрка. И стали мы с ним изучать язык. На пушную факторию ходили к товароведу, он русский, тридцать лет тут прожил.
— Короче, старались мы изо всех сил, — задумчиво сказал Юра. — Кое-как научились с ребятишками объясняться, они нас уже слушаться стали, вдруг — бац! Приходит Мангульби и говорит: «Не хотят колхозники, чтобы вы оставались, жалуются на вас: что за люди, говорят, белку, соболя бить не умеют, на промысел с нами не ходят, даже сами обед не варят, в столовой берут, ружье в руках держать не умеют, чему наши дети от них научатся?»
— И вы стали ходить на промысел? — спросил Егорышев, у которого сон как рукой сняло.
— Что делать? Выучились стрелять и стали ходить, — улыбнулась Галя. — Юрка первый выучился, у него это хорошо пошло, всех ворон на Унге перестрелял, а мне никак не давалось. Он за мной на рассвете приходил, и мы с ним за поселком упражнялись. И Алка с нами.
— Алка — это фельдшер здешний,—объяснил учитель. — Тоже молодая. Ей, как и нам, не верили, на роды не звали, в больницу не ходили.
— А рожали тут женщины в ужасных условиях, прямо как в каменном веке, — сказала Галя, — роженицу переносили из дома в чум, ноги растягивали веревками, и в таком положении она рожала, а соседи — мужчины, женщины, дети — стояли вокруг, курили и ждали… Конечно, это раньше так было, мы уже не застали, но все же лечились торжинцы неохотно, Алку не слушались, она из Тайшета сюда приехала, в Братске ей скучно показалось.
— Она из Братска сбежала, а мы отсюда сбежать хотели, — весело сказал Юра. — Зимой совсем невмоготу стало, все население поселка отправилось соболя промышлять. Здесь только больные остались. Дети разбежались, шести-семилетние с утра садились на оленей и ехали в ближнюю тайгу капканы ставить. Умора! От горшка два вершка, а олень его слушается, а от нас шарахается. Захандрили мы и задумали уйти в Улуг-Хем проситься, чтобы перевели в другое место.
— Все он врет! — с неудовольствием перебила Галя. — Я одна сбежать решила, он ни при чем. Я по Москве соскучилась, по автомобилям, по театрам, ну, прямо передать невозможно. Вертолеты тогда еще не летали, запаслась я консервами, взяла ружье и отправилась по льду Унги. До Улуг-Хема по реке сто шестьдесят километров. Рассвело, я оглянулась, смотрю — Юрка за мной плетется. «Уйди!» — кричу я ему, а он молчит. Тоже остановился. Я пошла, и он пошел. Так мы вдвоем и отмахали за день километров сорок. Снег плотный был, лыжи хорошо скользили. К ночи набрели на чум. Смотрим: на берегу дымок вьется, поднялись, зашли. На шкурах мальчик лежит голый, черный, дышит с трудом, а рядом женщина в оленьей малице, кипятком его поит, а он пьет. «Что с ним?» — спрашивает Юрка. «Сын это мой, — отвечает женщина. — Мы с ним соболя вместе били, он заболел, мы пошли домой, в поселок, по дороге ему совсем худо стало. Однако, помрет». Спокойно так говорит, безнадежно. «Я вам фельдшера приведу, — сказал Юрка. — Завтра днем мы здесь будем, а учительница вам пока поможет». — «Нет, — качает головой женщина. — Фельдшера не нужно, у нее нет медвежьего жира, нужен медвежий жир. Я бы медвежьим жиром сама парня вылечила, растерла ему грудь, потом он поел бы жиру и не болел больше». Юрка подумал и отвечает: «Ладно, принесем мы тебе медвежьего жиру, ты только скажи, где его взять».