Она почувствовала, как его мышцы снова напряглись, и помолчала, продолжая медленно массировать их. Наконец он расслабился и глубоко вздохнул:
— Не могу отрицать, что и сам иногда об этом думал.
Он дотянулся до ее руки и притянул ее к своим губам.
— Пемброук должен быть нашим, — сказала она. — И Кильгерран тоже. Там земля богатая и плодородная, там хороший порт и хороший морской путь в Ирландию… Если ты ни о чем больше не станешь его просить, любимый, попроси об этом.
Вильгельм скользнул рукой вверх по ее руке и, обхватив жену, усадил к себе на колени.
— А ты честолюбива, любимая, — произнес он, улыбаясь.
— А ты нет? Я только хочу получить то, что по праву принадлежит нам, тебе и нашим сыновьям, — ее голос зазвучал жестче. — Если уж нам предстоит стать подданными Иоанна, нам стоит получить какую-то выгоду. — Она спрыгнула с его колен. — Ты идешь спать?
Он покачал головой:
— Я не устал.
— Спать не обязательно. — Он начал ухмыляться, и она скорчила ему гримасу. — Я хочу сказать, что ты можешь просто немного отдохнуть.
Все еще улыбаясь, он проследовал за ней в постель. Задернув полог, Изабель ощутила прикосновение его рук к своим плечам, притягивающее, манящее; он притянул ее к себе, развязывая ленту на ее сорочке.
— К чертям отдых, — сказал он.
Чувственное тепло затопило Изабель.
— Я все еще кормлю Вальтера, — почти не дыша, предупредила она. — И пост все еще продолжается.
— Тогда я утром покаюсь в своей слабости, — прошептал он ей на ухо. — Будь ласковой, Изабель, ты так мне нужна.
Он стянул сорочку с ее плеч, его рот искал ее губы. Внезапно, охваченная желанием, она упала на колени на вышитое шерстяное покрывало на постели и потянула его за собой.
Потом она тихо лежала рядом с мужем, как будто оставшиеся часы темноты могли что-то изменить. Несмотря на то что Вильгельм утверждал, что не устал, он крепко спал, одной рукой ухватившись за ее волосы, так же как Вальтер до этого. Сама возможность восстановления ее в правах на наследство ее предков, на наследство де Клеров, наполняла ее сладостным предвкушением, но в то же время и тошнотворным страхом. Чем выше поднимешься, тем дольше будешь падать, и у нее не было иллюзий на этот счет.
Глава 4
Нортгемптонский замок, май, 1199 года
Ранулф де Блондвиль, граф Честерский, бросил кости, выругался, увидев, что выпало, и выдвинул вперед свою фишку на доске.
— Я понял, что с Иоанном в эту игру играть нельзя, — сказал он Вильгельму, который сидел на другом конце стола. Они расположились у окна в одном из верхних личных покоев над главным залом; доска освещалась масляными лампами и свечами. — Он жульничает.
Вильгельм смахнул кости в одну из маленьких чашек из слоновой кости и встряхнул ее.
— Может, и так, но большинство мужчин как-то пытаются привлечь удачу на свою сторону.
Честер закрыл эту тему:
— Точно, Маршал. Хотя я бы не стал, играя со своим пасынком, использовать утяжеленные кости. Он испорченный.
Вильгельм вскинул брови. Тот, кого Честер называл испорченным, — Артур, поскольку Честер был женат на его матери, Констанции, графине Бретонской. Это был не самый счастливый союз, и супруги жили порознь, однако приближался развод, вызванный появлением в жизни графа женщины, хотя никто не рискнул бы расспрашивать гордого и нервного графа Честерского об интимных подробностях. Ему было всего двадцать девять, однако он был уже одним из самых могущественных людей в королевстве.
Тонкая верхняя губа Честера скривилась в гримасе брезгливого отвращения:
— Даже если у меня и есть какие-то неразрешенные споры с Иоанном, я все равно во сто раз охотнее служил бы ему как королю, чем смотрел бы, как этот несносный мальчишка усаживается своей задницей на трон, а заправляет всем его мамаша, чертова сучка. По крайней мере, мать Иоанна — его богатство.
Вильгельм бросил кости и передвинул свою фигуру по доске.
— У Констанции те же надежды на своего сына, что и у королевы Алиеноры на своего, — сказал он. — Если бы она не желала так страстно видеть его на троне, может, Артур и не представлял бы сейчас такой угрозы.
— Может, и не представлял бы, — согласился Честер, — но все равно ей до Алиеноры далеко. Если бы она была ей ровней, я бы испытывал к ней огромное уважение, потому что Алиенора — женщина поистине благородного сердца и духа.
— Аминь, — с готовностью согласился Вильгельм, подумав о стареющей королеве-матери, которая даже сейчас распоряжалась в своих землях, успокаивала волнения, возникшие после смерти Ричарда, сына, который, по ее собственным словам, был посохом в ее руке и светом в ее глазах.