На этот раз он был прерван уже окончательно. Могучий удар по голове лишил его не только возможности говорить, но и сознания. Бертран даже не видел, откуда и кто нанес ему этот удар.
Только в короткое последнее мгновение перед его глазами мелькнуло жуткое осклабившееся лицо гиганта с беззубым ртом, возбужденные лица людей, вскакивающих со своих мест и радостно горланящих.
Потом он ощутил что-то тяжелое и твердое, толкающее его в спину. Свет, лица, простертые руки пронеслись перед его глазами в кошмарном хороводе, и он рухнул, словно бревно, на грязную мостовую, увлекая за собой какие-то ложки, тарелки и бутылки. Затем все погрузилось в непроницаемый мрак.
Глава VI. Одно из славных мгновений
Народ еще больше оживился. Все повскакали с мест.
– Робеспьер!
Братский ужин был прерван. Женщины и мужчины визжали, толкались и давили друг друга, заметив застывшую на мгновение в распахнутых воротах появившуюся маленькую фигурку в темном безукоризненном сюртуке. С ним были двое: его правая рука и верный рыцарь – красавец Сен-Жюст, родственник ренегата Армана, сестра которого вышла замуж за богатого англичанина, и осторожный Кутон, чья преданность тирану была плодом настоящего обожания, хотя и смешанного частично с амбициями.
Робеспьер с нескрываемым удовольствием слушал встретивший его рев приветствий: узкие водянистые глаза его излучали торжествующий свет триумфа.
– И ты все еще колеблешься, – горячо прошептал ему на ухо Сен-Жюст. – Почему? Неужели ты не видишь – все они у тебя в кулаке.
– Терпение, друг мой, – предупредил Кутон. – Час Робеспьера еще не пробил. Поспешив, можно все испортить.
Робеспьер немного прошелся, придерживаясь левой стороны улицы. Оба его друга, Сен-Жюст и Кутон в своем кресле-каталке, неотступно следовали за ним.
Затем неожиданно для всех великий человек остановился, повернулся лицом к толпе и властным жестом потребовал внимания. Его спутники расступились, и он встал между ними поближе к факелу, свет которого придавал зловещее выражение жесткому рту и холодным глазам. Взгляд его был устремлен поверх стола, на котором в беспорядке были разбросаны скудные остатки братского ужина.
Ближе всех к нему с другой стороны стола сидела с тесно прижавшимися к ней детьми мадам де Серваль. Жозефина вцепилась в мать, а Жак – в Регину. Лица детей выглядели измученными и несчастными, так же как и лицо самой мадам де Серваль; глаза же Регины, переполненные ужасом, изо всех сил старались выдержать взгляд Робеспьера, который, как ей казалось, смотрел на нее с роковой насмешкой.
– И куда же делся красноречивый оратор? – спокойно спросил великий Робеспьер. – Я сидел у окна, с наслаждением глядя на вашу братскую вечеринку, и вдруг услышал свое имя. Я увидел выступающего и вышел, чтобы получше расслышать, что он вам говорит. Но куда же он делся?
Его невыразительные глаза медленно обводили толпу. И так сильна была власть этого необычного человека, так велик был внушаемый им ужас, что все – мужчины, женщины, даже дети – опустили глаза, не рискуя встретиться с ним взглядом, боясь узнать, что в нем – обвинение или угроза.
Никто не решился ему ответить. Юный оратор исчез, и каждый боялся, что может быть заподозрен в знакомстве с ним или в том, что позволил ему исчезнуть. Того же нигде не было видно, однако его товарищи – две девушки, мальчик и женщина – были тут. Они прижались друг к другу, словно испуганные зверьки, ожидая мести разгневанного народа.
И вот холодный и пристальный взгляд Робеспьера остановился на этой сбившейся группке, такой беспомощной, жалкой, испуганной.
– Граждане, разве вы не слышите, о чем я вас спрашиваю? Где ваш красноречивый друг?
Регина знала, что тот лежит, словно побитый пес, около ее ног. Но, глядя на требовательного тирана, она лишь плотнее сжала дрожащие губы, в то время как Жозефина и Жак вцепились в нее со всей судорожной силой отчаяния.
– Не советуйся с толпой, – поучительно прошептал Сен-Жюст. – Используй этот великий момент, позволь ей самой разобраться с теми, кто осмелился оскорбить тебя.
Народ и в самом деле был уже готов учинить расправу.
– Á la lanterne, les aristos![3]
Тощие грязные существа навалились на стол, потрясая кулаками в направлении четырех съежившихся фигурок, которым пришлось все более и более отодвигаться в тень. Схватившись за край стола, они уронили его, быть может, в жалкой надежде хотя бы чем-то отгородиться от угрожающих кулаков.