- Ты скоро умрешь!
Повернув голову, она посмотрела на воровку.
- И ты тоже! Вы все скоро умрете! Господь уже призвал вас на свой суд! Вы не слышали его гласа, но скоро вы встретитесь с ним! Скоро!..
Воровка подошла к старухе и от души пнула ее по ребрам. Раздался булькающий звук, старуха закашлялась и затихла. Новенькая не проронила ни слова.
6. Берег
Трое мужчин стояли на берегу небольшого канала, несколько лет назад окончательно превратившего полуостров в устье реки в небольшой остров. На этом острове когда-то располагался форт, теперь же, когда город стал не пограничьем, а центром королевства, его столицей и самым крупным портом, крепость превратили в тюрьму. Ей, впрочем, оставалось недолго: остров проседал под тяжестью массивного каменного сооружения. Подмываемая водами, крепость заваливалась на бок. Все подвальные помещения уже были затоплены, вода заполняла целые этажи. Но пока крепость держалась, хватаясь каменными корнями за краешек земли, и ее еще использовали.
- Она там? - спросил один.
- Насколько мне удалось выяснить, да, - ответил второй. - Но это не точная информация. Более того: даже если она там, неизвестно, где именно ее держат. И с кем.
- Хочешь сказать, ее могли запереть не одну?
Второй кивнул.
- Это плохо, - первый поджал губы, задумался и вдруг обратился к третьему: - Ну, что, теперь ты веришь, что это сделали не мы?
Тот кивнул.
- Нам нужно забрать ее оттуда как можно скорее, - сказал он. - Любой ценой.
Кроме девушки, сбежавшей от них несколько дней назад, в крепости находилось что-то еще. Что-то... подобное. Скрытое за толстыми каменными стенами, оно угасало, но еще существовало. Это чувствовалось.
7. Ночь зверя
Гейбл не спала. Не потому что она боялась угроз толстой сокамерницы - та храпела вовсю, ничего не стоило придушить ее. Гейбл просто не могла... Спать. Есть. Пить. Говорить. Двигаться. Дышать...
Нищенка Сара и воровка спали тоже. Сказать, спит ли старуха, было нельзя: может, спит, а может, и нет. Может, она уже мертва. Гейбл старалась не смотреть в ее сторону.
Ее держали в тюрьме шестые сутки. В другой ситуации она бы уже передала весточку знакомым, и ее освободили бы без каких бы то ни было препон. Такое уже бывало. В тот раз ей помогла как раз Анабель - она была надежной подругой, ей можно было довериться... Но теперь Анабель не было. Вообще не было. Никого больше не было. Совсем.
Гейбл плотнее закуталась в плащ. Его, как и обувь, ей разрешили взять с собой всего за одну золотую монету, которую она сунула стражникам. К мысли о том, что она побывала в доме, наполненном мертвецами, Гейбл притерпелась и уже привыкла думать о знакомых девчонках как о мертвых, в прошедшем времени - были, гуляли, веселились... Вот только что там на самом деле произошло, Гейбл не знала. Лишь догадывалась...
Это чувство впервые пришло к ней на второй день ее пребывания за решеткой. Засосало под ложечкой, заныло внутри. Гейбл подумала о том, что нужно поесть, но кусок не лез в горло. Она выпила немного воды и почувствовала рвотные позывы, но изнутри ничего не выходило, только казалось, что кто-то сунул руку в ее внутренности и теперь сжимает и разжимает пальцы. Потом это чувство отступило, но ночью оно подкралось снова и с тех пор не покидало Гейбл. Все внутри нее ныло, сосало, чего-то требовало. Временами это чувство становилось таким сильным, что затмевало разум. Тогда Гейбл ненадолго забывалась и вместе с тем как будто бы просыпалась: с закрытыми глазами она отчетливо видела всех, кто находился в камере, видела каждое малейшее движение, слышала дыхание, и не слитое воедино, а каждый вдох и выдох каждой заключенной. Гейбл почему-то казалось, что все они дышат чересчур медленно и громко, и сердца их стучат тяжело, ворочая слишком густую кровь. Впрочем, и другие звуки становились в такие минуты чересчур громкими. Бегали по своим ходам, скреблись и грызли что-то крысы, капала вода, ругались и хохотали стражники - и все это пробиралось внутрь, засовывало в голову когти и царапало слух. Запахи становились такими плотными, что, казалось, какой-нибудь из них, неприятный, зависший прямо перед лицом, можно отодвинуть ладонью в сторону. Все это совершенно лишало Габриэль способности думать, и она не думала - даже о том, как выбраться отсюда и вернуться домой. Однажды эти ощущения довели ее до того, что она сунула себе в рот руку и прокусила ее. На вкус рука оказалась как тряпка. Кровь не потекла.
На седьмую ночь ей удалось ненадолго забыться. Проснулась она оттого, что кто-то находился с ней рядом, очень близко. Так, что она могла бы чувствовать на своем лице дыхание. Если бы оно было.