Гейбл открыла глаза и увидела прямо перед собой лицо старухи. Обрамленное седыми волосами, будто бы еще более старое, чем всего пару дней назад, оно выступало из темноты и казалось причудливым рисунком на коре дерева, случайно сложившимся из коричневых борозд. Глаза старухи гноились.
- Что вам нужно? - спросила Гейбл.
Борозды дрогнули, разошлись.
- А что нужно тебе? Ты знаешь?
Гейбл мотнула головой. Не сводя с нее взгляда, старуха закопошилась рукой под своей одеждой и вытащила что-то, блеснувшее в темноте.
- Ты моя единственная наследница, - сказала старуха, протягивая Гейбл овальный золотой кулон на цепочке. - Я так решила. Возьми. Надень сразу, чтобы не потерять. Береги его, никому никогда не отдавай. Это очень важная вещь. Бери же.
Опасливо поглядывая на старуху, Гейбл взяла кулон, просунула голову в цепочку.
- Вот так... - в голосе старухи почувствовалась теплота. - А теперь...
Старуха поднесла свою руку ко рту, вцепилась зубами в сухое запястье и, потянув из него вены и жилы, разорвала их. В воздухе запахло металлом. Гейбл содрогнулась и отпрянула бы назад, если бы уже не сидела, забившись в угол. Не успела она опомниться, как старуха одной рукой стиснула ее голову и прижала ее к стене, а второй - прямо разорванным запястьем - зажала ей рот.
Пытаясь вырваться, Гейбл заметалась. Но старуха, этот едва передвигающийся скелет, оказалась гораздо сильнее. И кровь из ее запястья не просто текла - она лилась из разорванных вен, словно что-то внутри старухи с силой выталкивало ее. Гейбл не чувствовала вкуса - чувствовала только, что язык немеет, а сама она захлебывается, тонет и все никак, никак не может утонуть.
Наконец старуха отпустила ее. Гейбл дышала часто, отрывисто. Перед ее глазами плыл красный туман. На подбородке засыхало что-то холодное и липкое.
- Вот так... - повторила старуха, отползая в свой угол. - С днем рождения тебя... Пусть твой наследник будет достоин нашей крови... - она шумно, тяжело вздохнула. - А теперь отдохни и... прощай, девочка.
Гейбл попыталась найти лицо старухи во мраке... и не смогла. Все тело будто бы сковала судорога, а внутри пульсировал плотный комок - не то горячий, не то ледяной.
8. Второй побег
Утро началось с визга. Визжала нищенка. Сжимая руки в крохотные кулачки, она прижималась спиной к двери и визжала.
- Ей, чего ты орешь? - приподнявшись на локте, хриплым со сна голосом спросила воровка и тут же выругалась, протерла глаза и выругалась снова.
- Что случилось у вас? - спросила, просыпаясь, толстая. Нищенка говорить не могла: она тряслась, не вытирая слез, льющихся по лицу. Воровка рукой указала сокамернице на угол, в котором обычно сидела старуха.
Старуха была мертва. И не просто мертва: за одну ночь она каким-то образом превратилась в мумию - в скелет, обтянутый кожей, почти без волос, с высохшими глазницами и ввалившимся ртом.
- Эй! - заорала толстая, неловко поднимаясь на ноги. - Эй, кто-нибудь! Сюда! Эй!
Она навалилась на дверь, отпихнув от нее нищенку, и принялась долбить в нее обоими кулаками и кричать. Но то ли она шумела не достаточно, то ли никому не было до них дела - никто не отзывался, не спешил к ним.
- Что же делать? - дрожащим голоском прошептала нищенка. - Что же делать?..
- А что тут такого? - спросила воровка, садясь на своей подстилке. Она изо всех сил старалась взять себя в руки, но отнюдь не потому что ей не было страшно. Просто вид двух паникующих сокамерниц ее раздражал. - Ну, умерла бабка. Что теперь... И вообще, ты бы следила за собой лучше.
Нищенка с непониманием уставилась на воровку. Так кивком указала на большое коричневое пятно, расплывшееся у нее по платью.
- Вот же!.. - нищенка зажала пятно ладонями и покраснела до ушей.
Воровка усмехнулась.
- Чего стесняешься? Здесь все свои.
Девушка покраснела еще сильнее, бросилась к своей подстилке и принялась отрывать от своих лохмотьев тряпочки, выбирая те, что почище. В это же время новенькая шевельнулась и поднялась на ноги. Воровка и толстая уставились на нее с равным удивлением, на минуту забыв о том, что в камере вместе с ними находится странный труп. Толстая даже перестала долбиться в дверь.
Во рту все пересохло, зато разум был чистым и ясным. Острота слуха и восприятия запахов пришла и больше не исчезала, а зрение изменилось каким-то странным образом - было все равно, держать открытыми глаза или нет, да и контуры предметов были прочерчены с непривычной и приятной резкостью. Гейбл пересекла камеру и подошла к нищенке.
- Прости меня, - сказала она, опускаясь рядом с ней на подстилку. - Ты так хорошо ко мне относилась.
Девушка подняла голову. Она успела улыбнуться, прежде чем Гейбл с подчеркнутой неторопливостью, которая для человеческого глаза была невероятной скоростью, повернула ее голову на бок и, прижав нищенку к стене, прокусила ее горло.