Отстраняя окровавленных и полных сострадания спутников, он сделал жест, и от этого жеста юноша подскочил, точно укушенный. Охваченный ужасом, он громко вскрикнул. Затем подошел вплотную к солдату-призраку и дрожащей рукой тронул его за плечо. Тот медленно обратил к нему восковое лицо.
- Боже мой! Джим Конклин! - завопил он.
Губы долговязого тронула ничего не выражающая улыбка.
- Здорово, Генри,- произнес он.
Юноша пошатнулся и дико уставился на него.
- Джим, Джим, Джим! - заикаясь, повторял он. Тот протянул ему сочащуюся кровью руку. Пятна свежей и запекшейся крови связались в прихотливый черно-алый узор.
- Где ты был, Генри? - спросил он. И монотонным голосом продолжал: - Я думал, может, ты убит. Нынче столько народу полегло. И у меня сердце было не
на месте.
- Джим, Джим, Джим! - все так же причитал юноша.
- А я, понимаешь, был вон там,- сказал долговязый. Осторожно подняв руку, показал, где именно.- Ну и цирк они там устроили! И меня ранили, понимаешь, ранили. Ей-богу, меня ранили.- Он повторял эти слова так удивленно, точно не мог взять в толк, как это могло случиться.
Юноша протянул трясущиеся руки, пытаясь помочь ему, но долговязый солдат твердым шагом шел вперед, словно движимый незримой силой. Как только юноша выступил в роли его телохранителя, остальные потеряли интерес к нему. Они снова потащились в тыл, думая лишь о бремени своих собственных трагедий.
Оба друга шли рядом, и тут долговязого внезапно охватил ужас. Лицо у него стало похоже на серое тесто. Он уцепился за руку юноши и все время пугливо оглядывался, словно подозревал, что кто-то их подслушивает.
- А знаешь, Генри, чего я боюсь? - он перешел на срывающийся шепот.- Знаешь, чего? Боюсь, что упаду, и тогда, понимаешь… эти проклятые артиллерий
ские упряжки… они, как пить дать, раздавят меня… Вот чего я боюсь…
- Я не брошу тебя, Джим! Не брошу! Разразименя Бог, не брошу! - истерически выкрикнул юноша.
- Правда, не бросишь, Генри? - умолял долговязый.
- Нет, нет, говорю тебе, ни за что не брошу, Джим! - твердил юноша. Он говорил невнятно, слова прерывались всхлипываниями.
Но долговязый продолжал шепотом упрашивать его. Теперь он как ребенок повис у товарища на руке.
От нечеловеческого страха у него выкатывались глаза из орбит.
- Я всегда был тебе хорошим другом, верно я говорю, Генри? Я всегда был хорошим парнем, верно я говорю? И прошу-то я о самой малости. Положи
меня на обочину, всего-навсего. Я бы тебя положил, как Бог свят, положил бы, верно, Генри?
Пришибленный, жалкий, он остановился, ожидая ответа.
Юноша пришел в такое отчаянье, что заплакал навзрыд. Пытаясь выразить другу свою преданность, он делал бессмысленные жесты.
А долговязый внезапно как будто и думать забыл о страхе. И вновь стал угрюмо и торжественно шествующим солдатом-призраком. Чугунной поступью он шагал все вперед и вперед. Юноша умолял друга опереться на него, но тот качал головой, повторяя невнятные слова:
- Нет… нет… нет… Оставь меня, дай мне… оставь, дай мне…
Глаза его были устремлены в неведомое. Отмахиваясь от юноши, он шел к некой таинственной цели.
- Нет… нет… Оставь меня, дай мне… оставь, дай мнe…
Юноше пришлось подчиниться. В тот же миг кто-то тихо заговорил у самого его уха. Обернувшись, он увидел оборванного солдата.
- Лучше бы ты, парень, свел его с дороги на обочину. Вон там, посмотри, батарея несется будто шальная. Как бы не задавила его. Он вот-вот кончится, по лицу видно. И откуда у него еще силы берутся?
- Один Бог ведает! - воскликнул юноша, беспомощно ломая руки. Потом подскочил к долговязому и схватил его за локоть.- Джим, Джим! - уговаривал он.- Пойдем со мной!
Долговязый сделал слабую попытку освободиться.
- Ох,- произнес он без всякого выражения. Несколько секунд в упор смотрел на юношу. Затем заговорил, словно что-то наконец смутно дошло до его
сознания: - Ага! В поле, значит? Ага!
Он брел по траве как слепой.
Юноша оглянулся на ездовых, которые нахлестывали лошадей, на подпрыгивающие пушки. И в тот же миг раздался пронзительный крик оборванного:
- Господи помилуй! Он убегает!
Мгновенно обернувшись, юноша увидел, что его друг, спотыкаясь, пошатываясь, бежит к небольшой заросли кустарника. От этого зрелища сердце у него заколотилось так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Он замычал как от боли. Затем вместе с оборванным солдатом бросился вдогонку. Странное то было состязание в беге.