Оборванный сказал это таким тоном, что юноша пришел в себя. Вскинув глаза на своего спутника, он увидел, что тот нетвердо стоит на ногах и как-то весь посинел.
- Боже милостивый! - воскликнул он.- Неужели и ты… Нет, нет, нет!
Оборванный замахал на него рукой.
- И не подумаю помирать,- сказал он.- Мне бы только сейчас поесть горохового супа да залечь в удобную постель. Горохового бы супа поесть,- повторил он мечтательно.
Юноша поднялся с земли.
- Не понимаю, как он сюда попал. В последний раз я видел его вон там.- Он показал где.- И вдруг вижу - он здесь. А шел он оттуда.- Юноша ткнул пальцем в другую сторону. Они смотрели на мертвеца, словно ждали от него разъяснений.
- Ладно,- проговорил оборванный солдат, - хватит нам стоять здесь без толку и спрашивать у него.
Юноша уныло кивнул. Они снова взглянули на труп. Юноша что-то пробормотал.
- Не человек, а дуб могучий,- словно в ответ ему сказал оборванный.
Они круто повернулись и побрели прочь. Шли, волоча ноги. А мертвец, лежа в траве, продолжал ухмыляться.
- Что-то мне очень уж неможется,- опять прервал молчание оборванный солдат.- Что-то мне очень уж неможется.
- О, Господи! - простонал юноша. Неужели ему предстоит, корчась от муки, стать свидетелем еще одного мрачного свидания?
Но его спутник успокоительно помахал рукой.
- Нет, нет, мое времечко еще не пришло. Мне сей час никак невозможно помереть. Нет, братец. Тут и разговаривать не о чем. Нельзя, и все тут. Посмотрел бы ты, какая у меня дома орава ребятишек осталась, и все мал мала меньше!
По его лицу скользнуло подобие улыбки, и юноша понял, что он шутит.
Они потащились дальше, и оборванный солдат продолжал:
- А и помер бы, так по-другому, чем этот парень. Такое и во сне не приснится. Я бы просто хлопнулся на землю - и дело с концом. А чтобы так помереть - нет, это дело небывалое. Ты Тома Джемисона знаешь, так вот, на родине мы с ним рядышком жили. Хороший он парень, и мы всегда с ним дружками были. И упорный. Кремень, а не парень. И вот сегодня во время боя он вдруг как начнет орать на меня, драть глотку да ругаться на чем свет стоит. «Ты же ранен, лопни твоя печенка!» - вопит во все горло. Я схватился за голову, а как отнял потом руку, взглянул на пальцы - да, думаю, и вправду ранен. И тут я взвыл и давай бежать, но двух шагов не пробежал, как вторая повыше локтя саданула, да так, что я аж закружился на месте. Перетрусил, конечно, здорово, когда они мне вслед стреляли, и еще наддал скорости, только не по вкусу мне это все. Полагаю, я посейчас бы там дрался, если бы не Том Джемисон.- Потом он спокойно добавил: - Их у меня две, но обе маленькие, только что-то начали меня здорово донимать. Прямо ноги подгибаются.- Некоторое время они брели в молчании.- Да и ты в лице изменился,- опять заговорил оборванный.- Бьюсь об заклад, она у тебя опаснее, чем ты думаешь. Ты бы ее перевязал, что ли. С такими вещами не шутят. Может, она вся внутри, а тогда дело табак. Куда тебя ранило? - И продолжал, не дожидаясь ответа: - Когда наш полк отвели на отдых, одному парню пуля в голову угодила, я сам видел. Ну, тут все подняли крик: «Тебя ранило, Джон?» - «Сильно тебя ранило?» - «Нет»,- говорит он. И вроде бы даже удивляется, и начинает рассказывать, что он чувствует. «Ничего,- говорит,- не чувствую». А через минуту помер. Да, да, лопни мои глаза, если я вру, помер и похолодел. Так что ты смотри. Может, и у тебя какая-нибудь такая рана. Сам ведь никогда не знаешь. Тебя куда шарахнуло?
Как только оборванный солдат заговорил на эту тему, юноша весь задергался.
- Да что ты ко мне пристал? - теряя голову, крикнул он и яростно взмахнул рукой. Он ненавидел сейчас оборванного, с радостью придушил бы его. Однополчане
словно сговорились между собой. Только и делают, что вздымают призрак его позора на острие своего любопытства. И он снова взвыл, точно загнанный зверь: - Отстань от меня! - При этом повернулся к своему спутнику с неприкрытой угрозой.
- Господи, да у меня и в мыслях не было приставать к тебе,- ответил тот.- Бог свидетель, у меня своих забот хватает.- В этих словах звучало подавленное отчаянье.
Глядя на оборванного с ненавистью и презрением, продолжая вести мучительный спор с собой, юноша жестко сказал:
- Прощай.
Оборванный недоуменно воззрился на него.
- Да что же это, братец? Куда ты идешь? - спросил он дрожащим голосом.
И тут юноша увидел, что во всем его облике начинают проступать черты тупой отрешенности, как у того, первого. Мысли у него явно стали мешаться.
- Слушай… слушай… погоди минутку… Том Джемисон… слушай… так не пойдет… не годится так… Куда ты идешь?