— Что тут у вас? — спросила Аленка, подойдя к ребятам, столпившимся у куста шиповника.
Аленка была одета в красивое желтенькое платьице с ромашками на подоле.
— Мы нашли желтую божью коровку, — важно сообщил тетесветин Лешка. — Она очень вредная и опасная.
— Желтую? — Аленка совсем не испугалась. Наоборот, она даже обрадовалась.
— Ага! — кивнул Лешка. — Она под листом спряталась.
Аленка смело перевернула листик, не боясь уколоться о маленькие острые шипы.
— Ты что? Не трогай! — закричали все дети разом. — Она — ядовитая!
— Сами вы — ядовитые! — рассмеялась Аленка и аккуратно пересадила божью коровку на свою ладошку. — Просто она, как и я, очень любит солнышко и желтый цвет.
Аленка высоко подняла руку, чтобы божьей коровке удобней было взлетать. И запела:
Божья коровка торопливо расправила тонкие прозрачные крылышки.
— Ты не волнуйся! — успокоила ее Аленка. — Они обязательно оставят тебе одну конфету.
— Доченька! — донеслось из кухни. — Завтракать!
Алёнка отложила в сторону любимого плюшевого медвежонка.
— Везет же тебе, мишка! — девочка тяжело вздохнула. — Ты — игрушечный. Кушать тебе не надо.
Она неторопливо вдела ноги в тапочки и поплелась на кухню.
А куда ей торопиться? Что её ждёт хорошего?
Или овсянка, или манка, или пшёнка.
Одним словом — каша! Бр-р-р!
Алёнка с печальным видом уселась за стол, поёрзала на месте, устраиваясь поудобней, ещё раз вздохнула. Очень-очень громко.
Пусть мама увидит, какая она несчастная, пожалеет её и тогда, может, даст чего-нибудь вкусненького. Но упрямая мама, как обычно, поставила перед дочкой тарелку, а в тарелке, как обычно, лежала…
«Фу-у-у! — уже собиралась сказать девочка. — Опять каша!» Но вдруг услышала:
— Фу-у-у! Опять Алёнка!
По поверхности каши пошли волны, а потом появилось личико. Как на самом простом рисунке: глазки-точечки и рот скобкой. Такое кто угодно сам может нарисовать.
Но сейчас личико было вовсе не нарисованным. Живым.
Глаза моргали, и рот шевелился, открывался, изгибался, растягивался.
Вот из этого самого рта и раздалось:
— Фу-у-у! Опять Алёнка!
Каша сдвинулась на один край тарелки, подальше от девочки.
— Не хочу-у, чтобы она меня е-ела! — противно заныла каша. — У-у-у! А-а-а! Не хочу-у Алё-онку!
Мама подошла к столу и возмущённо посмотрела на капризулю.
— Это почему же? Это чем же вас моя дочка не устраивает?
— Слишком она привередливая, — обиженно проворчала каша. — Всё ей не так. То слишком горячо, то уже холодно. То соли мало, то сахара не хватает. — Она скосила глаза-точечки на Алёнку, зашептала таинственно: — И вообще, она… — и тут же завопила во весь голос, — обзывается!
Мама охнула.
— Неужели? Не может быть. Как же она вас обзывала?
Каша насупилась и с отвращением проговорила:
— Малашей. А еще — Размазней. — И опять громко заревела: — Она меня не лю-у-у-бит!
По кашному личику побежали кашные слёзы.
Алёнка долго крепилась, пыталась на кашу внимания не обращать и «ябедой» её про себя называла, и «плаксой», но под конец не выдержала, пожалела.
— Я не говорила, что не люблю. Просто надоело. Вчера — каша, сегодня — каша, завтра — опять каша!
Только Алёнкины слова кашу не успокоили. Наоборот, та заплакала ещё сильнее.
— Надоела! Я ей надоела! А-а-а!
И тут тарелка с кашей взлетела над столом, будто была вовсе не столовой, а какой-то неопознанной летающей, сделала круг по кухне.
— Не ценят меня здесь! Не понимают! Полечу я к соседским Лёшке с Мишкой. Они меня хорошо едят, не привередничают.
Метнулась тарелка к двери, но не тут-то было! Мама её прямо на лету поймала, поставила обратно на стол.
— Ну, уж нет! Никаких Мишек с Лёшками! Они и так — большие и сильные. А моя Алёнка что, навсегда маленькой и слабенькой останется?
Каша собралась в комок, словно хотела подняться, а потом снова растеклась по тарелке, скривила рот-скобку.
— Ей же всё равно меня не съесть. Не сможет.
— Как это не сможет? — возразила мама. — Очень даже сможет. — И посмотрела на дочку.
Алёнка согласно кивнула.
— Конечно, смогу.
— Ой, не смешите! — обидно захохотала каша. — Чтоб Алёнка да целую порцию? Да без капризов и вздохов? Никогда не поверю! Не-е-е! Не сможет.