— Ну, что ж, можно пока и освободить. Так и запишем. Потом, когда забастовка закончится, найдем причину снова отправить их за решетку.
Через несколько дней Алеша, выполнявший обязанности связного, проходил мимо почты. Ни с того ни с сего его окликнул телеграфист.
— Эй, Алеша! — обрадованно закричал он. — Ну-ка, марш сюда! Дело есть…
Алеша неохотно подошел.
— Вот что, дружок, — заторопился телеграфист, — важная телеграмма получена. А снести некому, заболел у нас почтальон. Заведующего клубом Коваленко ты ведь знаешь?
— Да говорите, что нужно, — нетерпеливо сказал Алеша.
— Так, вот, — подавая телеграмму, волновался телеграфист, — давай бегом. Делегаты наши завтра здесь будут. Понимаешь? Освободили их!
Запыхавшись, Алеша пулей влетел в клуб.
— Дядя Виктор! — кричал Алеша. — Тебе телеграмму о делегатах прислали. Вот она. Встречать велят!
— «Екатеринбургский комитет социал-демократов, — читал вслух Коваленко, — поздравляет медеплавильщиков с одержанной победой. Ваши делегаты освобождены и сегодня выезжают домой».
— Погоди! Постой! — закричал Коваленко. — Зачем же ты ее сюда принес?
— А куда же мне ее девать? — недоумевая, спросил мальчик.
— Да неужели ты не понимаешь, голова садовая, что это не мне, я всем нам, — продолжал кричать Коваленко. — Скажи, ты на базаре был? Ну, конечно, был, — ответил он сам за Алешу. — Сколько раз тебя там видел. Так вот, дружище, возьми клей и беги бегом на базар, приклей там эту телеграмму на столбе, на котором висят базарные весы. Пусть все, все пускай читают! Радость-то какая! А я в комитет побегу, доложить надо.
Последних слов Алеша уже не слышал. Он бежал на базарную площадь.
Вечером Алеше с Федей вручили в клубе красное полотнище с надписью:
«Никто не даст нам избавленья — ни бог, ни царь и не герой».
Рано утром на площадь стали подходить рабочие со знаменами. Собравшись встречать своих делегатов, они шли с песнями, радостные, возбужденные.
На трибуну поднялся Коваленко.
— Дорогие товарищи! — начал он свою речь. — Сегодня у нас вроде праздника. Мы добились большой победы. Заставили врагов сделать шаг назад. Отступить. Но это только начало. Главная борьба впереди.
— Все равно победим! — кричали рабочие.
— Наступать надо, пока совсем не прикончим буржуев!
— Правильно! Давно пора с ними рассчитаться!
— Да здравствует пролетарская революция!
— Ура! Ура! — неслось со всех сторон площади.
Колонны двинулись. Вперед вышли знаменосцы. Пристроившись рядом с ними, Алеша и Федя развернули транспарант. Ветер неожиданно разорвал нависший над площадью туман. Пробившись на землю, лучи только что взошедшего солнца весело заиграли на алых буквах транспаранта, на смеющихся лицах ребят…
Алеша оглянулся на демонстрантов, поднял над головой древко транспаранта.
— Вставай, проклятьем заклейменный… — запел кто-то звонким голосом.
— Весь мир голодных и рабов… — грянули сотни идущих в колонне рабочих.
Слова пролетарского гимна понеслись по лесам и горам седого Урала.
Глава тридцать первая
Через неделю после прекращения забастовки Карповы с котомками за плечами, без копейки денег, исхудавшие, обносившиеся, возвращались домой. Под видом ремонта Смирновская шахта была закрыта. Рабочих уволили. Говорили, на соседнем заводе можно поступить на строительство плотины, но Михаил чувствовал себя плохо и решил идти домой.
День был теплый. Кругом стрекотали кузнечики, звенели жаворонки.
Карповы шли не торопясь, часто останавливаясь на отдых. Алеша с тревогой смотрел на осунувшегося отца. Кашляя, Михаил хватался за грудь, то и дело вытирал с лица пот.
Большой сосновый лес кончился неожиданно, как будто кто-то его обрубил. Дорога пошла засеянными пшеницей и овсом небольшими полями, разбросанными вперемежку с березовыми и осиновыми рощами.
Путники свернули с дороги к тихо журчавшему ручейку. Михаил снял с плеч котомку и устало растянулся на мягкой зеленой лужайке. Алеша тотчас же взобрался на ближайший холм и просиял от радости. Совсем рядом, в каких-нибудь полутора верстах, начиналось родное село. Вот они, три церкви, пожарка. «А вон там и наш дом, — с волнением думал Алеша. — Какое же оно красивое, село наше! В середине два озера, а по берегам в четыре улицы растянулись дома. Вот вам и пятьдесят дворов», — вспомнил он рассказ дедушки Ивана.