— Чего смешного?
— Вы, как фокусник, Виктор Фёдорович, — Алёшенька хотел сказать «как клоун», но потом сообразил, что Гонюкович, пожалуй, еще обидится на такое сравнение.
— В каком смысле?
— Ловко вы все это порвали. Как в цирке.
Вий, собиравшийся только что прочитать им целую лекцию, был сбит с толку и совершенно не знал, как реагировать на слова Алёшеньки.
— Пан подполковник, — начал Паша, — Курицын это специально сделал, у них с Инопланетяниновым неприязненные отношения. Ему нельзя находиться в подвале. Категорически.
Мироненко был уверен, что Вий сейчас разорется, но Гонюкович вел себя сегодня подозрительно миролюбиво.
— Перевод Алексея под руководство Курицына был вызван объективными причинами.
— Если он еще раз принесет сало – я его заколдую, — сказал вдруг Алёшенька.
Внезапно сторону Инопланетянинова занял майор Загоруйко:
— Виктор Фёдорович, может, ну его, от греха-то подальше? Если у нас ЧП случится, так они потом скажут – и месяца, ведь, не проработал.
Гонюкович косо посмотрел на зама: «Дескать, и ты – туда же?» Но опять ничего не сказал. Вообще, и Алёшенька и Паша были уверены, что получат сейчас страшный нагоняй от Вия, что он объявит взыскание, или что-то в этом роде, что будет кричать, топать ногами, читать монотонные свои нотации, но ничего подобного не происходило.
Вий подошел к своим розам на подоконнике, и надолго задумался, хоть он и недолюбливал Алёшеньку, а неприятности в первые дни работы, ему и вправду, кажется, были не нужны.
— Короче, вот тебе – новое дело, — молвил он, развернувшись, — Владимиру Владимировичу пока больше не подчиняешься.
Паша и Алёшенька оба глубоко выдохнули. Загоруйко подмигнул им, так, чтобы начальство не видело. Вий взял со стола тоненькую пока папку с надписью «Дело» и передал её старшему оперуполномоченному: — Второй месяц с мертвой точки сдвинуть не могут. Очень на тебя надеюсь, Алексей.
У Мироненко звякнул телефон: — Разрешите идти?
— Оба свободны.
Выходя с Алёшенькой из кабинета, Паша глянул в телефон: «Привет. Чего хотел? Ответить пока не могу».
— Серёга проявился.
— Напиши ему. А ты вообще заметил, как он странно сегодня себя вел?
— Ага.
— Неспроста это, Паша.
Мироненко застрочил в телефон. Пока шли к себе, он вел переписку с осведомителем из военной прокуратуры. Едва отворили двери в кабинет, Павел встал, как вкопанный, так, что Алёшенька даже врезался в него:
— Ну?
— Опа! Фонило и в доме тоже. Правда, несильно, в комнате. Где молодожены жили. Под шифоньером лежал осколок статуэтки. Скульптура кота.
— Вот так поворот!
Алёшенька сидел в квартире у Гали, и ел самый вкусный в Одессе борщ. Сидели не на кухне, а в комнате, и Галя накрыла стол кружевной скатертью и расставила самые лучшие в доме приборы. В огромной белой супнице, которую хозяйка вынимала, наверное, один раз в сто лет, плавала поварешка. Алёшенька, обыкновенно евший в три раза меньше всяких прочих людей, дважды уже просил добавки.
— Я не знаю, как в меня теперь вареники влезут?
— Кушай, кушай, отъедайся.
Себе Галя налила в рюмочку перцовки, вино, которое принес Алёшенька, с борщом пить было некомильфо. Гостю налили двухпроцентного молока, что равнялось по его алкогольной классификации, примерно, портвейну.
— Ну, что там у тебя с радиацией этой?
— А ничего. Дело забрали.
— Да ты что? — всплеснула она руками.
— Угу, военная прокуратура. Он курсант оказался.
— Вот так дела!
— Да они не раскроют, — махнул рукой Алёшенька.
Он отставил тарелку, вздохнул так, словно опять первым преодолел полосу препятствий на всеукраинской спартакиаде сотрудников внутренних дел, куда его больше не заявляли после очередной победы и разразившегося из-за того скандала:
— Вкусно-то как, Галя!
— На здоровье, Алёшенька. Давай, теперь я тебе вареников положу?
— Погоди, дай, я передохну.
— Пойду-ка я на балкон, покурю.
— Я с тобой, чур.
— Но ты же табачный запах на дух не переносишь?
— С тобой – я его совсем не чувствую, — проговорил Алёшенька и сладко улыбнулся.
— А тебя твоя не хватится?