— Хватит уже!
— Ничего, пешком дойдете.
— Виктор Фёдорович, так ведь через весь город…
— Не сахарные.
Гонюкович, заместитель Тараса Тарасовича, видом своим показал, что аудиенция окончена.
Опера вышли на крыльцо.
— Это он назло.
— Да, я знаю, — вздохнул Алёшенька.
Пришлось тащиться в прозекторскую пешком. А все дело в том, что Виктор Фёдорович люто, бешено ненавидел Алёшеньку. По причине совершенно идиотской. Алёшенька тогда был стажер и едва собирался устраиваться в уголовный розыск. Плохо изъяснявшийся ещё на земном языке, он пару раз назвал Гонюковича в его присутствии «Гавнюковичем». После того Виктор Фёдорович пошел на принцип.
«Я» — кричал Гонюкович, — «костьми лягу, а эту чебурашку со свету сживу». Отказывался ни в какую оформлять Алёшеньку на общих основаниях. «В нём, Тарас Тарасович, – сто тридцать один сантиметр. У нас такой рост уставом не предусмотрен». «Витя, мы же не за галочку работаем!» «Не могу, — в грудь себя бил, — увольте, но инструкции не нарушу. Закон есть закон!» Пришлось согласовывать назло зануде кандидатуру в Киеве. И всюду, где только мог, палки ему в колеса ставил. С утра ТТ умотал в Киев и Гонюкович остался за главного, вот, и лютовал, как водится: лишил оперов машины.
Паша с Алёшенькой шли с Еврейской по Молдаванке. Идти было где-то час. Две странные фигуры: будто отец с ребенком, которому зачем-то поздней весной, когда солнце – во всю, натянули меховую шапку на голову. Под горло Алёшенька намотал «арафатку», чтобы не смущать случайных прохожих тонкой зеленой шеей. Болтали, как обычно, о всякой чепухе. Паша всегда пользовался этой удивительной возможность порасспрашивать коллегу о необычном.
— А чего тебя не взяли ученым каким-нибудь? Профессором? Мог бы много чего нового рассказать нашей науке. Антигравитация там всякая. Вечный двигатель.
— А ты сам, Паша, много рассказал бы? Например, — Алёшенька вдруг остановился и посмотрел насмешливо на товарища, — если бы прилетел к марсианам?
— Конечно, — Паша воодушевился даже. — Я бы рассказал, что мы уже придумали теорию относительности.
— Ну.
— Что, ну?
— Ну, говори её.
— Кого?
— Теорию относительности.
— Е равно… Эм равно…
— Ну, вот, то-то же. Так и я. Ни бэ ни мэ.
Алёшенька был в морге на Академика Воробьева несколько раз. Там работала Галя, судмедэксперт. Метров за сто Алёшенька забеспокоился. Вообще, к интуиции Алёшенька относился более чем скептически, считая её совершенно ненаучной чепухой. Но именно интуиция была развита у него сверх всякой меры.
— Бежим! — крикнул он Паше, и понесся вперед.
Ходил Алёшенька медленнее людей, но, вот, бегал…
Он ворвался на крыльцо, с которого санитары спорхнули, как стая снегирей. Дверь одна. Вторая. Мимо охраны, под вертушкой. Паша застрял. Налево. Направо. Дверь. Странное ощущение все сильнее и сильнее вело его вперед, как кошку – валерьянка. Он влетел в прозекторскую. Галя сидела на стуле, держа у носа алый уже платок. На кафельный пол из сжатых ладоней капала кровь.
— Привет, Алёшенька.
— Вызывай, Паша, скорую.
— Не надо скорую.
— Надо, Галя. Надо. Это – радиация.
В двери стал набиваться народ.
— Панове, всем выйти на улицу!
Паша вытолкал санитаров и судмедэкспертов. Алёшенька встал перед цинковыми ящиками и показал на один из них.
— Он здесь?
— Да, — сказала Галя удивленно.
— Что-нибудь извлекали?
— Вон, там, — еще более удивилась Галя.
Алёшенька аккуратно заглянул в стеклянную банку.
— Дай-ка, я его запру пока.
Он взял со стола крышку с резинками, и плотно притер её.
— Паша, всем надо срочно выйти. А Галю в больницу. Срочно. И нам будет нужен свинцовый контейнер. Точнее, не нам уже, а им. Как это называется? Радиационная безопасность?
На крыльце бузили люди в белых халатах.
— Граждане! Все срочно должны покинуть территорию морга! В радиусе, желательно, ста метров.
— Что это за чмо тут раскомандовалось? — выкрикнул какой-то солидный лысый мужчина в розовом пиджаке с золотой цепью поперек.
— Паша, объясни ему.
Полицейский вынул из подмышки пистолет, и ткнул бунтовщику в самый нос:
— Это тебе, блять, не чмо. Это – старший оперуполномоченный лейтенант Инопланетянинов. А ну-ка, всем – выполнять приказание!
— Милый, я хотела бы поговорить.
— Да, любимая моя.
— Слушай, ну, зачем нам эта полиция? Смотри, какие варианты еще есть.
Диана лежала теперь на кровати в неглиже, спустив бретельку и отставив попочку в ажурных трусиках так, как это изображают на рекламных страницах. Одна нога её покоилась на шелковом одеяле, вторая была согнута в колене, чтобы он видел розовую пяточку. Которую так любил лизать своим узким, шершавым, кошачьим языком. Она скривила дважды увеличенные операцией губы в комочек и сложила их набок, будто для фотографии в Instagram. Перед ней, между последними айфоном, айпадом и ладошкой с пластмассовыми ногтями, валялся блокнот молескина. Она уже вполовину изгрызла ручку, которой в нем все исчирикала.