Педро Кармильяно — сто.
Луис де-Гарсия — триста.
Томас Меркадо — сто.
Тысяча с лишним червонцев пропала неизвестно куда!
Мами засёк до полусмерти двух сторожей, но виновных не нашёл.
В одном был уверен Дали-Мами: Сервантес, однорукий гордец, бунтарь, зачинщик прошлого бегства, на этот раз был ни при чём. Он стал даже весел, шутил со сторожами, учился играть на однострунной мавританской гитаре, что-то вечно напевал, днём много спал…
Много спал — это хороший признак. Верный признак, что человек успокоился.
Мами так доволен был Сервантесом, что разрешил даже снять с него кандалы и иногда в дневные часы выпускать из тюрьмы.
Так Сервантес добился, наконец, для себя свободы выходить днём. А выходить было необходимо: восьмерых товарищей, засевших в пещере, надо было снабжать продовольствием.
Всё, что мог Мигель урвать из своего скудного пайка или добыть на базаре, он носил пленникам в пещеру.
Выкуп раба в Алжире обставлялся бесконечными формальностями. До отъезда Родриго оставалось не меньше полутора месяцев. За это время надо было успеть переправить в пещеру остальных пленников, набрать запас продовольствия и засесть самому в ожидании судна.
Стояла весна, период набегов. Море кишело пиратскими судами.
Почти каждый день из гавани с пушечными выстрелами отплывал разукрашенный галеот, и хвастливый корсар-капитан обещал столпившимся на берегу горожанам богатую добычу.
В эти дни, пользуясь свободой, Сервантес много ходил по алжирским улицам, приглядывался к этому удивительному городу.
Коренное его население — мирные арабы — давно подчинилось туркам. Тон городу задавали корсары.
Беглецы со всех берегов Средиземноморья — греки, тунисцы, александрийцы, итальянцы, испанцы, сицилийцы — составляли половину населения. В большинстве это были европейцы — перебежчики, «ренегаты», как их называли. Крестьянин, обиженный сеньором, матрос, не поладивший с властями, задавленный налогами горожанин переходили на сторону ислама и бежали сюда, в вольный порт на полудиком африканском берегу.
Турки вовремя догадались взять под своё покровительство это вольное разбойничье гнездо, водрузив над ним зелёное знамя ислама, и турецкий султан каждые три года посылал туда своего наместника — пашу.
В этом городе никогда не бывало спокойно. Корсары постоянно готовы были восстать против турецкого паши, арабы — против постоя янычарских войск, разоряющих страну, рабы-европейцы — против корсаров, арабов и турок вместе.
Пленные европейцы были наиболее загнанными рабами этого пиратского гнезда. Их трудом держался весь город. Они возили тележки, носили воду, нянчили детей, клали стены, рыли каналы, гребли на судах. Богатство города держалось на их плечах. До двадцати тысяч было их здесь — французов, испанцев, итальянцев, греков.
Несмотря на разбойничьи набеги, Алжир был в ту пору центром оживлённой торговли. В порту стояли суда: английские со свинцом и медью, испанские с вином, солью и жемчугом, французские с порохом, мылом и оружием, генуэзские с бархатом и цветными тканями, венецианские с резными ларцами, стеклом и зеркалами. Со всех концов Средиземного моря богатства земли стекались в этот обменный пункт между Европой и Африкой, между Западом и Левантом.[19] Торговля объединяла всех; европейских купцов в Алжире было не меньше, чем здешних, арабских. Паша гостеприимно открывал купцам из Испании и Италии доступ в порт. Но на время стоянки в порту с европейских торговых кораблей снимались руль и паруса, иначе христианские пленники могли воспользоваться судами своих сородичей для бегства.
Как-то раз, спускаясь по крутым уличкам-лестницам к морю, Сервантес увидел в порту необыкновенное оживление. Большая толпа стояла на берегу.
— Галима! Галима![20] — кричали в толпе и поднимали руки.
Несколько пиратских галер входили в бухту. Одна вела на буксире, кормой вперёд, разбитое испанское судно. Знамёна его волочились по воде — символ унижения для взятого в плен корабля.
Бросив якорь, пираты прежде всего собрали вёсла и отнесли их в береговой склад. Это делалось для того, чтобы гребцы-невольники не воспользовались минутой выгрузки и, ударив во все вёсла, не отчалили в открытое море.
Вновь захваченных пленников начали сводить на берег.
— Большая добыча, хорошая добыча! — кричали женщины на пристани. — Аллах акбар![21] Мужья наши везут хорошую добычу!..
— Сто двадцать… сто семьдесят… двести тридцать… — считали в толпе.
Двести восемьдесят человек! Добыча действительно была невиданной.
Пленников разделили на партии и погнали вперёд. Сервантес пошёл рядом, приглядываясь к пленникам.