Белые закрытые домики с обязательным кустом алоэ перед каждой дверью. Окон нет, только кое-где решётчатый глаз в белой накалённой стене. Окна глядят внутрь, на внутренний двор; там плеск воды, женские голоса, играющие дети.
Мигель вдруг остановился, вспомнив. В этом самом квартале живёт Онофрио Экзарх, один из тех двух богатых купцов, которые были посвящены в их заговор и снабжали деньгами Хирона.
Только сейчас Мигель почувствовал, как он устал и голоден.
Он пошёл к купцу. Тот мирно сидел на пороге своего дома и углём на камне подводил какие-то счета.
— Вы ещё ни о чём не слыхали, дон Онофрио? — остановился перед ним Сервантес.
— Нет, а что случилось? — всполошился купец.
— Паше донесли, и наш план сорвался, — сказал Сервантес. — Я ушёл из своей тюрьмы и не могу вернуться.
Сервантес шагнул ближе к купцу. Но тот уже встал и, пятясь, загораживал ему доступ внутрь.
— И ты пришёл сюда губить меня? — побелевшими губами едва выговорил купец. — Иди, иди отсюда скорей!
Сервантес ступил назад, не сразу понимая.
Он уже хотел повернуться и уйти, но купец, вбежав на минутку в дом, сейчас же вышел к нему с тяжёлым мешочком в руках.
— На, на, это тебе! — совал он мешочек в руку Мигеля. — Здесь деньги, много денег. Иди, внеси за себя двойной, тройной выкуп, садись на первый корабль и уезжай. Если ты останешься, тебя схватят и будут пытать; ты выдашь и меня и Торреса, и тогда мы пропали. Иди скорей, может быть, братья-искупители[27] укроют тебя; с такими деньгами они тебя не прогонят…
— Нет, — сказал Сервантес. — Поздно. К монахам я не пойду. Они один раз уже продали меня.
— На, на, бери, — совал ему Экзарх в руки золото, не слушая ответа. — Поди к пиратам, к Мальтрапильо; он прогорел в эту весну и не дружит с пашой; он посадит тебя на своё судно и увезёт.
— Нет, — сказал Сервантес и покачал головой.
Полминуты спустя он уже шагал по крутой улице вверх, в другой квартал Алжира.
У него подгибались ноги и кружилась голова.
Он шёл в верхний город, в квартал ремесленников, лудильщиков, башмачников, портных.
Там был у него друг, Диего Кастельяно.
Диего прежде был пленником Дали-Мами. Он выкупился года за два перед тем, но не уехал в Испанию. Диего обжился здесь, в Алжире, женился на Айше, красавице-арабке, завёл башмачную мастерскую в мусульманском квартале и весело тачал сапоги, сидя перед дверьми своей лавчонки и напевая андалузские песенки вперемежку с арабскими.
Мигеля он понял с полуслова и, ни о чём не расспрашивая, повёл его в свою мастерскую. Небольшая дверца из неё вела в тесную и совершенно тёмную кладовую. Только внизу, у самой земли, яркая солнечная полоса из отдушины в наружной стене ложилась на пол.
Здесь, в тёмной кладовой, среди острых запахов козлиных и воловьих шкур, Сервантес провёл больше недели. Наружная стена кладовой выходила непосредственно на улицу, и, лёжа на полу на груде шкур, у самой отдушины, Сервантес слушал голоса и шумы оживлённого арабского квартала.
На девятый день, днём, Сервантес услышал с улицы крик, от которого вся кровь отхлынула у него от сердца.
«Может быть, мне показалось?» — подумал Сервантес.
Голос затих, кричавший прошёл дальше. Но человек вернулся, и крик повторился.
— Слушайте, слушайте, слушайте! — выкликал резкий и равнодушный голос алжирского глашатая. — Слушайте все! Сервантес, однорукий пленник паши, бежал из тюрьмы!.. Кто спрячет его, того паша накажет смертью!.. Кто доставит его паше, тот получит сто червонцев награды!.. Слушайте все!.. Сто червонцев награды!..
Диего тоже слышал. Он вошёл в кладовую.
— Это ничего не значит, — спокойно сказал Диего. — Лежи и молчи, тебя тут никто не найдёт.
— Нет, — сказал Сервантес, — ты можешь поплатиться, Диего. Я не заставлю тебя отвечать за чужое дело.
Через час он шагал уже вниз по улице, к базару. Диего дал ему старый плащ и широкополую шляпу вольноотпущенника.
Он шёл медленно и неуверенно поглядывал на встречных.
Солнце нестерпимо жгло ему то лоб, то спину.
Шелудивые бродячие собаки пили воду из канав и виляли ему хвостами.
Прокажённая без чадры[28] хрипела провалившимся ртом и стучала в трещотку.
Турецкий мальчишка бил сандалией седобородого еврея за то, что еврей не снял обуви, проходя мимо мечети.
Алжир жил своей жизнью, не думая о пленнике. На широкой каменной скамье у чьего-то склада Сервантес присел отдохнуть. Немного погодя на ту же скамью, спинами к нему, сели двое турок. Сервантес не видел их лиц, но хорошо слышал разговор.