Маг расспрашивал о мире, из которого она пришла. Гермиона терпеливо отвечала на любой вопрос и пыталась найти наиболее подходящее определение вещам, о значении которых народ Средиземья даже не догадывался. Как только любопытство Гэндальфа было удовлетворено, настал час дочери маглов. У неё оставался волнующий её вопрос. Попав в Средиземье, Грейнджер столкнулась со многими странными вещами — не-домашний-эльф — не такое важное открытие, как и гномы с хоббитами. Гермиона, привыкшая по взмаху волшебной палочки рушить стены, столкнулась с собственным бессилием. Магия будто бы не слушалась её — многие заклинания не находили отклика и оставались всего лишь словами и желанием, не обретая формы. Сославшись поначалу на побочный эффект от сильного скачка во времени, Грейнджер попыталась снова применить заклинания, которые не дались ей в прошлый раз, но история повторилась.
Теперь, когда у неё появилась возможность поговорить с магом, она рассказала о своих опасениях, надеясь, что он поможет ей. Гэндальф задумчиво покуривал трубку, молчанием обрекая волшебницу на самостоятельные поиски ответа, но вдруг заговорил, высказывая свои предположения.
Чуждый ей мир жил по своим законам, и не в силах Грейнджер что-то изменить. Само её появление в нём противоречило ходу истории, а её магия, невиданная Митрандиром, казалась чем-то чужим.. неуместным в мире, где даже течение времени было другим.
— Мне незнакома природа твоей магии. Возможно, именно твоё появление в нашем мире преобразило её.
Неспособность использовать привычные заклинания вызывала у Гермионы растерянность — она чувствовала себя ограниченной, а рамки вседозволенности настораживали — как знать, какое заклинание она не сможет использовать в следующий раз?
— Значит ли это, что я не смогу колдовать?
Видя обеспокоенность на лице волшебницы, Митрандир приободряющее улыбнулся и накрыл её руки ладонью.
— Твоя магия необычна.. Возможно, со временем ты обретёшь силу в полной мере и ещё не раз удивишь меня, Гермиона Грейнджер.
Разговор прервал Сэм, оповестив всех о готовом ужине. Девушку сопроводили к общей компании, набить голодный желудок, который за сутки натерпелся и уже чуть ли не пищал и ворчал от нетерпения, учуяв запах еды. Гермиона, поражённая таким обилием внимания и заботы, отвлекалась то на одного, то на другого, чувствуя себя эдакой интересной диковинкой, которую им впервые довелось увидеть. Интересно, кто для кого был больше диковинкой: она для них или они для неё?
Не сговариваясь, хоббиты сделали её своей персональной любимицей. Их, как и всегда, меньше всего спрашивали в важных вопросах выбора маршрута, а некоторые так вообще к уважению чужого мнения подходили философски, в духе «Я начальник — ты дурак». Так что радовались полурослики даже не столько внезапному воскрешению эльфа из мёртвых, сколько появлению Гермионы в их сугубо мужских и не всегда дружелюбных рядах. Она была совершенно новым персонажем этого поднадоевшего сюжета. Ещё бы, кому не надоест каждый вечер быть свидетелями холодной войны Гимли с Леголасом, слушать пафосное ворчание Боромира и мудрые, но не всегда понятные изречения Гэндальфа? Знающие друг друга до кончиков ногтей Мэрри и Пиппин так вообще поймали себя на том, что фантазия на развлечения иссякла, и взвыли бы хором от беспроглядной скуки, если бы не появление Гермионы. Вот она была настоящей диковинкой. Самоустранившись от решения философских проблем в духе «как жить дальше?», хоббиты облепили девушку и наперебой задавали вопросы, восхищались и требовали всё новых и новых пока что информационных чудес. Один только Фродо чувствовал себя виноватым и помалкивал. Он корил себя за невнимательность и криворукость, которая могла повлечь за собой ужасающие последствия, и одной эльфийской жизнью жертвы бы не закончились.
— Расскажи, а... как... как вообще всё произошло?! — допытывался возбуждённый Мэрри, которому было крайне интересно — порой он даже ложку до рта донести ей не давал, засыпая вопросами.